Большая грудь, широкий зад

У Юньюй направился в нашу сторону, и Ша Цзаохуа, отступив, прижалась к моей ноге. Сыма Лян устремился к нам с криком:

— Только тронь её, башка паршивая, тут же бабу твою отравлю, эту торговку вонючую!

— Беги, брат! — снова закричала Ша Цзаохуа. — Эти псы Вэй и Дин хотят сзади подобраться!

Сыма Лян остановился, не зная, идти вперёд или повернуть назад. А может, он сделал это специально, потому что остановились и У Юньюй с Го Цюшэном. Появившиеся со стороны поля Вэй Янцзяо и Дин Цзиньгоу перешли канаву, выбрались на тропинку, по пояс испачканные в синей глине, и стали настороженно приближаться, будто окружая свирепых зверьков. Сыма Лян стоял уверенно и беспечно и, чтобы продемонстрировать эту показную беспечность, поднял руку, утирая взмокший от пота лоб. Со стороны деревни донеслись еле слышные крики матушки. Сыма Лян перебрался через канаву и понёсся, как птица, по узкой тропке между полями гаоляна и пшеницы.

— Отлично, парни, за ним! — возбуждённо воскликнул Вэй Янцзяо. И они, толкая друг друга, влезли в канаву, как стая уток, и пошлёпали, мокрые и грязные, за своей жертвой. Тропинка была скрыта колосьями, и до нас доносились лишь их шуршание и лающие голоса четвёрки преследователей.

— Дядюшка, жди здесь бабушку, а я на подмогу братцу Ляну.

— Мне страшно, Цзаохуа, — пролепетал я.

— Не бойся, дядюшка, бабушка сейчас придёт. — Она уже почти кричала. — Они могут убить брата Ляна! Зови давай: «Мама, я здесь! Мама!»

Ша Цзаохуа отважно прыгнула в канаву, погрузилась по грудь и стала барахтаться, поднимая зелёную рябь. Я боялся, что она утонет, но вскоре с ножом в руках она уже карабкалась на другой берег, с трудом вытаскивая из чавкающей глины свои тонкие, длинные ноги. Тапки она, в конце концов, там и оставила. Юркнув на тропинку, больше похожую на туннель, Ша Цзаохуа вмиг скрылась с глаз.

Переваливаясь с ноги на ногу и храпя, как корова, защищающая телёнка, подбежала матушка: отливающие золотом пряди волос, сияющее теплом желтоватое лицо.

— Мама! — вырвалось у меня, и из глаз брызнули слёзы радости. — Я жив! — Понимая, что вот-вот упаду, я проковылял несколько шагов и ткнулся в горячую, мокрую от пота матушкину грудь.

— Сыночек мой, — заплакала она, — кто тебя так отходил?

— У Юньюй, а ещё Вэй Янцзяо… — всхлипывал я.

— Ах они бандиты! — гневно воскликнула матушка. — Куда они подевались?

— За Сыма Ляном и Цзаохуа гоняются! — Я указал на тропинку. Там клочьями висел туман, в глубине зарослей раздался крик какого-то животного, а издалека доносились пронзительные вопли Ша Цзаохуа.

Матушка глянула в сторону деревни. За густой завесой тумана её уже было не видно, только слышался приглушённый, будто со дна реки, лай дворовых собак. Держа меня за руку, матушка — видимо, плюнув на всё, — полезла в канаву. Тёплая, как колёсная смазка, вода быстро поднялась по штанинам. Из-за дородности и маленьких ножек матушке было трудно брести по глине. Выкарабкалась она оттуда с превеликим трудом, цепляясь за траву по краям канавы.

Не отпуская моей руки, она шагнула на тропинку. Продвигались мы, согнувшись в три погибели, чтобы не расцарапать острыми листьями лицо и не выколоть глаза. Буйно разросшаяся трава и вьющиеся растения перекрывали проход, кололи ноги, и я мычал от боли. Намокшие раны невыносимо саднили, я был близок к тому, чтобы рухнуть на землю, и только сильная рука матушки влекла меня вперёд. День угасал, вокруг, в тёмной глубине полей, которым, казалось, нет конца, ожили диковинные зверюшки. Их было много: зелёные глаза, красные языки, писклявые острые мордочки. Казалось, я вхожу в мрачные адские чертоги. А это существо, вцепившееся в мою руку, оно пыхтит, как буйвол, и ломится вперёд несмотря ни на что — возможно ли, что это моя матушка? Не демон ли это, принявший её облик, чтобы утащить меня в ад? Я попытался вывернуться из её клещей, но она ухватила меня ещё крепче.

Наконец жуткий проход кончился. К югу от тропинки открылись чёрные, как лес, бесконечные поля гаоляна, а к северу — пустырь. Солнце уже почти закатилось, бесчисленным хором стрекотали сверчки. Нас гостеприимно приветствовала залитая огненно-красными отсветами заброшенная печь для обжига кирпича и черепицы. Но ужас! — среди куч необожжённого кирпича шла ожесточенная партизанская война Сыма Ляна и Ша Цзаохуа с ненавистной четвёркой громил. Обложившись кирпичами, противники швыряли их друг в друга. Положение Сыма Ляна и Ша Цзаохуа было явно незавидное: они уступали по возрасту, и силёнок в руках было маловато. С вражеской стороны осколки кирпичей и черепицы летели один за другим, так что моим спасителям и головы было не поднять.

— Прекратите! — закричала матушка. — Скоты, только и умеете что людей обижать!