Большая грудь, широкий зад

— Влипли мы с этим пащенком, парни, — сплюнул у Юньюй. — Сдаётся мне, убить его всё же придётся. Отступать уже нельзя, так что лучше кончить его по-быстрому.

— Хотите убить — убейте, но без меня, — гнул своё Го Цюшэн.

— Сдать нас хочешь, паскуда? — тряхнул его за плечи у Юньюй. — Мы теперь четыре кузнечика на одной нитке, пусть никто даже не думает соскочить. Только попробуй — все сразу узнают, что ты сделал с этой дурочкой из семьи Ван, уж я позабочусь.

— Ладно, братва, хорош ссориться, — вмешался Вэй Янцзяо. — Тут делов-то — убить. Скажу по секрету: ту старуху на каменном мостике я угрохал. Ничего против неё не держал, просто задумал ножичек в деле опробовать. Я-то думал, убить человека непросто, а на самом деле — раз плюнуть. Этим ножичком под рёбра и сунул. Так он скользнул в неё, как в доуфу, хлюп — аж ручка вошла. Не успел вытащить, а из неё уж и дух вон, даже не вякнула. — Он провёл лезвием туда-сюда по штанам. — Вот глядите. — И будто бы ткнул ножом, направив его мне в живот.

Я сладостно зажмурился и словно увидел, как зелёной струйкой на их лица брызнула кровь. Они побежали к воде, чтобы умыться. Но вода напоминала тёмно-красный сироп, и они не только не умылись, но запачкались ещё больше. Вместе с кровью из живота стали быстро вываливаться кишки, они упали на траву, достигли канавы, а там их подхватило течение. В канаву с плачем прыгнула матушка, она стала собирать их, наматывая на руку, пока не очутилась передо мной. Обмотанная моими кишками, она тяжело дышала, с грустью глядя на меня: «Что с тобой, деточка?» — «Убили меня, мама». Слёзы заливали ей лицо, когда она опустилась на колени и стала засовывать эти кишки, моток за мотком, мне обратно в живот. Они не слушались, снова выскальзывали наружу, матушка плакала уже от злости. В конце концов она запихнула их полностью, достала из волос иголку и нитку и зашила мне живот, как порванную куртку. Я ощутил какую-то бранную боль и резко открыл глаза. Оказалось, всё это мне привиделось. Действительность же была такова: пинками они сбили меня с ног, выпростали свои внушительные причиндалы, выдававшие их «революционное и правильное происхождение», и принялись мочиться мне на лицо, — казалось, что я погружаюсь в воду.

— Младший дядюшка! Дядюшка… — донеслись из зарослей голоса Сыма Ляна и Ша Цзаохуа — один звонкий, другой негромкий.

Я открыл рот, чтобы откликнуться, но тут же получил порцию мочи. Все четверо торопливо убрали свои оросительные установки и, подтянув штаны, мгновенно скрылись в кустах.

Сыма Лян с Ша Цзаохуа стояли у каменного мостика и звали меня вслепую, как Юйнюй. Их крики долго раскатывались эхом по полям, отчего сердце моё преисполнилось печали и в горле встал комок. Я попытался подняться, но тут же снова шлёпнулся на землю.

— Там! — взволнованно завопила Ша Цзаохуа. — Он там!

Они подняли меня за руки. Я качался, как ванька-встанька. Ша Цзаохуа глянула на моё лицо, рот у неё искривился, и она разревелась. Сыма Лян тронул меня за зад, и я взвизгнул от боли. Он посмотрел на свою руку, красную от крови и всю в зелени от травы и веток, и у него застучали зубы.

— Кто ж тебя так разуделал, младший дядюшка?

— Они… — выдавил я.

— Кто «они»? — уточнил Сыма Лян.

— У Юньюй, Вэй Янцзяо и Дин Цзиньгоу, а ещё Го Цюшэн.

— Дядюшка, давай-ка сейчас домой, — сказал Сыма Лян. — Бабуля там с ума сходит. А вы, четверо подонков, зарубите себе на носу: сегодня вы улизнули, но завтра уже не выйдет, смылись первого числа, а вот пятнадцатого не получится! Если хоть волосок упадёт с головы дядюшки, тут же флаги будут развеваться перед вашими домами[135] — все сразу поймут, откуда ветер дует!

Слова Сыма Ляна ещё висели в воздухе, когда пресловутая четвёрка — У, Вэй, Дин и Го, — хохоча, вывалилась из кустов.

— Ишь, мать его, — хмыкнул У Юньюй, — откуда только взялся этакий паршивец! Речи тут толкает и не боится, что язык-то ему враз отрежут! — И схватив свои ветки-хлысты, они рванулись к нам, как свора псов.

— Цзаохуа, помоги дядюшке! — крикнул Сыма Лян и бросился навстречу этим детинам гораздо выше его ростом.