Большая Охота. Разгром УПА

Постепенно все приходят к выводу, что везде лучше, чем у нас. Но никаких разъяснений по этому вопросу – что, как и почему именно так – никто не делает. Народ осторожный, лишнего слова не скажет. Меня всегда поражала философская и мудрая направленность мысли этих простых, необразованных сельских вуек. «За что же им, всем этим хлеборобам с изуродованными от тяжкого крестьянского труда руками, муки-то такие, – думаю я. – Когда же мы дадим им настоящую человеческую нормальную жизнь?» Я постепенно засыпаю, угревшись под теплым полушубком, на толстом слое соломы, которую заботливые хозяева специально затащили на чердак. Проснулся от затекшей ноги в неснятом сапоге. С улицы тихо доносятся напеваемые молодыми голосами песни. Одна песня сменяет другую. В чистом и уже начинающем набирать осеннюю прохладу воздухе отчетливо слышны и слова, и мелодии. Вот чей-то чистый,с бархатистым звучанием девичий голос выводит красивую мелодию и такие всем понятные и ласковые слова:

…Мiсяц на небi, зiроньки сяють,

Тихо по морю човен пливе.

В човнi дiвчина пiсню спиваэ…

…Все про кохания, все про любов.

Этот же голос начинает вторую песню, такую же красивую и тоже про любовь:

…Нiч яка мiсячна, зоряна ясная,

…Я пригорну тебе до свого серденька,

А воно палке, мов жар.

Мы на чердаке внимательно вслушиваемся в доносящиеся до нас звуки чудесных украинских песен, и неродной язык становится для нас не только понятным, но и близким, родным, потому что песни эти про любовь. После короткой паузы чей-то хорошо поставленный голос начинает веселую песню, ее подхватывает несколько голосов, и она несется над селом, наполняя окрестности чувством радости и спокойной жизни:

…Я прийшов – тебе нема,

Пiдманула, пiдвела.

Ти ж мене пiдманула,

Ти ж мене пiдвела.

Ти ж мене, молодого

З ума-розума звела!

И еще были всякие песни: и про Василько, который «…сiно косить, сiно косить, коню носить». И про Галю, которую казаки «пiдманули и забрали з собою». И такие слова в той песне были: «…Поiдь, Галю, з нами, з нами, козаками, буде тобi лучче, як в рiднойi мами…» Слушали русские парни на чердаке, как «…привязали Галю до сосны косами…» А потом эти казаки, что Галю в темный лес увезли, насобирали там хворосту да и подпалили ту сосну, с привязанной к ней Галей. Горит Галя, кричит, зовет на помощь. И кончается эта красивая песня призывом ко всем матерям: «… А хто дочок маэ, нехай научаэ, темненькоi ночi гулять не пускаэ…»

«Надо же, – думаю я под теплым полушубком, – такая красивая и ласковая песня, а дивчину казаки живьем спалили. Вот тебе и украинская мягкость и лирика, вот тебе и любовь к женщине! А при чем здесь украинцы? – снова мелькает мысль. – Ведь и у русских есть такая же, в общем-то, злая песня, где Стенька Разин, разбойный атаман, насладился пленной дивчиной, красавицей персиянкой, а утром под пьяные и одобрительные крики ватажка своего бросил персидскую княжну в Волгу-речку, «в набежавшую волну», да еще и отметил это безобразие – «грянем песню удалую за помин ее души». Не променял Стенька Разин любовь к княжне на интересы ватаги разбойников. Стойкий, наверное, был казак Разин, как и те украинские казаки, что привязали Галю косами к сосне и сожгли.

На память приходит удивившая меня история, случившаяся недавним летом, когда я ночевал в глухом селе на Тернопольщине как раз в районе Синей Горки, в тех местах, где в 1916 году проходил знаменитый Брусиловский прорыв и где до сих пор сохранились проложенные Брусиловым для прохода артиллерии дороги – гати из бревен через болота. Проснулись мы рано утром с товарищем на печи от звуков песни. Пела женщина, да так чисто по-русски, без акцента пропела всю песню длинную до конца, что показалось это сном. А пела, стирая белье в ночве 1хозяйка хаты, пожилая женщина: «… Ой да по речке, речке да Таганке, черный да селезень плывет…» Мы и спрашиваем хозяйку:

## 1 - Ночва – корыто (укр.)

.

– Откуда же вы эту песню русскую знаете?

– А у нас здесь в шестнадцатом московские казаки стояли, я и научилась этой песне. Хорошие были хлопцы московские, – улыбаясь чему-то, наверное, очень приятному, ответила эта уже немолодая женщина.

– Сколько ж вам тогда годков-то было?

Да лет семнадцать, может, восемнадцать, – ответила хозяйка и снова улыбнулась той загадочной женской улыбкой, трактовать которую независимо от женского возраста можно по-разному.

«Самое время для девичьей любви», – подумал я и представил себе эту пожилую тетку молодой, статной и красивой, с черной косой до пояса, со сверкающими таинственным блеском глазами, в которых тогда, наверное, бесенята прыгали, в окружении чуть постарше ее, но в общем-то таких же молодых русских парней, которые, я был в этом уверен, не видели разницы между их русскими подружками и украинскими девчатами…