Большой человек

— Мои нервы разстроены съ юности, — говорилъ онъ. — Еще за два года до Сибири, во время разныхъ моихъ литературныхъ непріятностей и ссоръ, у меня открылась какая-то странная и невыносимо мучительная нервная болзнь. Разсказать я не могу этахъ отвратительныхъ ощущеній; но живо ихъ помню; мн часто казалось, что я умираю, ну вотъ право — настоящая смерть приходила и потомъ уходила. Я боялся тоже летаргическаго сна. И странно — какъ только я былъ арестованъ — вдругъ вся эта моя отвратительная болзнь прошла, ни въ пути, ни на каторг въ Сибири и никогда потомъ я ее не испытывалъ — я вдругъ сталъ бодръ, крпокъ, свжъ, спокоенъ… Но во время каторги со мной случился первый припадокъ падучей и съ тхъ поръ она меня не покидаетъ [1]. Все, что было со мною до этого перваго припадка, каждый малйшій случай изъ моей жизни, каждое лицо, мною встрченное, все, что я читалъ, слышалъ — я помню до мельчайшихъ подробностей. Все, что началось посл перваго припадка, я очень часто забываю, иногда забываю совсмъ людей, которыхъ зналъ хорошо, забываю лица. Забылъ все, что написалъ посл каторги; когда дописывалъ «Бсы», то долженъ былъ перечитывать все сначала, потому что перезабылъ даже имена дйствующихъ лицъ…

Онъ разсказалъ мн о своей недавней, второй женитьб, о дтяхъ.

— Жена въ театр, дти спятъ, — въ слдующій разъ увидите… да вотъ — карточка моей маленькой дочки, ее я зову — Лиля. Она тутъ похожа.

Видя, что карточка мн нравится, онъ сказалъ:

— Возьмите ее себ.

Потомъ говорилъ о четырехъ послднихъ годахъ своей жизни за границей, о русскихъ людяхъ, превратившихся въ европейцевъ и возненавидвшихъ Россію, и главнымъ образомъ объ одномъ изъ нихъ, хорошо всмъ извстномъ человк… говорилъ о страсти къ рулетк, о всякой страсти, о любви… Онъ меня исповдывалъ…

— Нтъ, кто любитъ, тотъ не разсуждаетъ, — знаете ли какъ любятъ! (и голосъ его дрогнулъ и онъ страстно зашепталъ): если вы любите чисто и любите въ женщин чистоту ея и вдругъ убдитесь, что она потерянная женщина, что она развратна — вы полюбите въ ней ея развратъ, эту гадость, вамъ омерзительную, будете любить въ ней… вотъ какая бываетъ любовь!..

Было поздно, я сталъ прощаться. Онъ взялъ меня за руку и удержавъ, сказалъ, что ему бы хотлось непремнно ввести меня въ тотъ литературный кружокъ, къ которому онъ теперь принадлежитъ.

— Вы тамъ встртите очень интересныхъ, очень, очень умныхъ и хорошихъ людей…

— Нисколько въ этомъ не сомнваюсь, только я то буду самымъ плохимъ пріобртеніемъ для этихъ людей. Знаете ли, что я удивительно неловокъ, конфузливъ до болзни и иногда способенъ молчать какъ убитый… Если я сегодня, съ вами, не таковъ, то вдь это потому, что я много лтъ ждалъ сегодняшняго вечера, тутъ совсмъ другое…

— Нтъ, васъ непремнно нужно вылечить — ваша болзнь мн хорошо понятна, я самъ страдалъ отъ нея не мало… Самолюбіе, ужасное самолюбіе — отсюда и конфузливость… Вы боитесь впечатлнія, производимаго вами на незнакомаго человка, вы разбираете ваши слова, движенія, упрекаете себя въ безтактности нкоторыхъ словъ, воображаете себ то впечатлніе, которое произведено вами — и непремнно ошибаетесь: впечатлніе произведено непремнно другое; а все это потому, что вы себ представляете людей гораздо крупне, чмъ они есть; люди несравненно мельче, просте, чмъ вы ихъ себ представляете…

Я долженъ былъ съ нимъ согласиться, далъ слово исполнить его желаніе и мы условились, что черезъ нсколько дней онъ вывезетъ меня въ литературный свтъ.

IV

Пріемъ, сдланный мн Достоевскимъ, и этотъ вечеръ, проведенный въ откровенной съ нимъ бесд, конечно, способствовали нашему скорому сближенію. Я спшилъ къ нему въ каждую свободную минуту, и если мы не видлись съ нимъ въ продолженіе недли, то онъ ужъ и пенялъ мн.

По привычк, онъ работалъ ночью, засыпалъ часовъ въ семь утра и вставалъ около двухъ. Я заставалъ его обыкновенно въ это время въ его маленькомъ, мрачномъ и бдномъ кабинетик. На моихъ глазахъ, въ эти послднія восемь лтъ, онъ перемнилъ нсколько квартиръ и вс он были одна мрачне другой, и всегда у него была неудобная комната, въ которой негд было повернуться. Онъ сидлъ передъ маленькимъ письменнымъ столомъ, только что умывшись и причесавшись, въ старомъ пальто, набивая свои толстыя папиросы, курилъ ихъ одна за другою, прихлебывая крпчайшій чай или еще боле крпкій кофе. Почти всегда я заставалъ его въ это время въ самомъ мрачномъ наустроеніи духа. Это сейчасъ же и было видно: брови сдвинуты, глаза блестятъ, блдное какъ воскъ лицо, губы сжаты.

Въ такомъ случа, онъ обыкновенно начиналъ съ того, что молча и мрачно протягивалъ мн руку и сейчасъ же принималъ такой видъ, какъ будто совсмъ даже и не замчаетъ моего присутствія. Но я ужъ хорошо зналъ его и не обращалъ на это вниманія, а спокойно усаживался, закуривалъ папиросу и бралъ въ руки первую попавшуюся книгу.