Бомарше — Лекуантру, своему обвинителю. Шесть этапов девяти самых тягостных месяцев моей жизни

Роттердам, 23 августа 1792 года».

Господин Клавьер, не сказав ни слова, поднялся и вышел. Г-н Лебрен сказал мне:

— У господина Клавьера есть подозрения; ваше дело, сударь, их уничтожить. Почему эти ружья не доставляются в течение пяти месяцев?

— И это вы, господин Лебрен, спрашиваете меня об этом? Вы ведь делаете все, обратное тому, что необходимо для их доставки. Разве, задерживая залог

, вы хоть сколько-нибудь помогаете хлопотам господина де Мольда? Известен вам его почерк? Взгляните, что он мне пишет!

Я роюсь в моем портфеле.

— Да, это его почерк, — говорит он и читает:

«Вы не сомневаетесь, сударь, в моем усердии, в моем рвении и т. д. Так вот! Я буду говорить с Вами, сударь, на единственном языке, которого Вы и я достойны, на языке правды.

Это вражеское правительство решило проявлять к нам несправедливость до тех пор, пока это будет сходить ему с рук безнаказанно, и обстоятельства слишком благоприятствуют его двуличной игре. Поэтому они решили не допустить вывоза Ваших ружей. (Слышите, г-н Лебрен, прикидывающийся ничего не знающим об истинном характере препятствий, из-за которых задерживались наши ружья, вы ведь читали это письмо, как и двадцать других писем от г-на де Мольда, адресованных вам, хотя и ни на одно из них вы так и не ответили.)

Я вижу только один выход: разделить товар между несколькими негоциантами, взяв с них гарантийные письма и т. д. и т. д. Тогда Вы можете быть уверены в вывозе, поскольку голландские негоцианты по-прежнему получают на него разрешение. Вот способ, который диктуют обстоятельства. Г-н Дюран любезно согласился обстоятельно осветить Вам дело вместо меня; позвольте мне только добавить, что Вы не должны долее подвергать риску Ваши интересы. Пожалуйста, обсудите это с г-ном де Лаогом, чье отсутствие слишком затягивается, и т. д. и т. д.».

(У г-на де Мольда были все основания на это жаловаться. В течение пяти месяцев ни г-н де Лаог, ни кто-либо другой не привозил ему ответа. Фальшивомонетчиков выпустили на свободу; и они взялись вновь деятельно отравлять страну своими ассигнациями!

Вот чем мы обязаны нашим министрам; допросите г-на де Мольда.)

— Ну как? — сказал я г-ну Лебрену. — Вы по-прежнему настаиваете, что ружья задерживаю я? Пока вы не дали торгового залога, требуемого господином Ози, могу ли я вступать в напрасный спор с голландской политикой, когда не располагаю вашим содействием, вашей поддержкой? Могу ли я использовать торговый нажим без этого треклятого залога, который, в конечном итоге, обойдется Франции всего лишь в сумму банковской комиссии! Вы и г-н Клавьер прикидываетесь, что не понимаете меня? Нет, не эта банковская комиссия и даже не этот залог застопорили дело; нет, тут причина в грязных происках некоего господина Константини

и его компаньонов; можно, право, подумать, что это из-за них на меня обрушились все беды; я писал вам о них, они засадили меня в тюрьму в надежде, что там я буду убит и что моя семья, доведенная до крайности, отдаст им оружие за бесценок, когда меня не станет, а они перепродадут его Франции втридорога!..

Господин Лебрен сказал, что у него нет больше времени слушать меня, так как он должен начать прием. Я ушел от него в крайнем недовольстве.

А вы, Лекуантр, вы же читали мое послание г-ну Ози, его ответ, письмо г-на де Мольда; мне кажется, в свете всего этого г-н Провен, торговец подержанными вещами, лицо не слишком значимое? Чем подтвердите вы фразу, которую вас заставили включить в донос на нас, будто я делал в Париже вид, что вывозу оружия препятствует голландское правительство: тогда как, по-вашему, один Провен и его высокие претензии мешали нам получить эти ружья, а ведь вопрос о Провене и возник-то только в результате канцелярских козней, целью которых было меня прикончить с помощью булавочных уколов!

Но нет, Лекуантр, эта ложь шла не от вас! Обманутый сами мошенниками, вы ввели в заблуждение Национальный конвент… Вы раскаетесь в своих ошибках, ибо о вас говорят как о человеке весьма порядочном!