Бомба для председателя

Он неторопливо расхаживал по камере, перебирая в памяти все, что имело отношение к этому чемодану. Да, точно, он подхватил его в лесу, когда Эрвин поскользнулся и чуть было не упал. Это было в ночь перед бомбежкой. Один только раз.

«Минута! - остановил себя Штирлиц. - Перед бомбежкой… А после бомбежки я стоял там с машиной… Там стояло много машин… Был затор из-за того, что работали пожарные. Почему я там оказался? А, был завал на моей дороге на Кудам. Я потребую вызвать полицию из оцепления, которая дежурила в то утро. Значит, я там оказался потому, что меня завернула полиция. В деле была фотография чемоданов, которые сохранились после бомбежки. Я говорил с полицейским, я помню его в лицо, а он должен помнить мой жетон. Я помог перенести чемодан - пусть он это опровергнет. Он не станет это опровергать, я потребую очной ставки. Скажу, что я помог плачущей женщине нести детскую коляску - та тоже подтвердит, такое запоминается».

Штирлиц забарабанил в дверь кулаками, и дверь открылась, но у порога стояли два охранника. Третий - Зигфрид - провел мимо камеры Штирлица человека с парашей в руках. Лицо человека было изуродовано, но Штирлиц узнал личного шофера Бормана, который не был агентом гестапо и который вел машину, когда он, Штирлиц, говорил с рейхсляйтером канцелярии.

- Срочно позвоните группенфюреру Мюллеру. Скажите ему - я вспомнил! Я все вспомнил! Попросите его немедленно спуститься ко мне!

«Плейшнер еще не привезен! Раз. С Кэт сорвалось. У меня есть только один шанс выбраться - время. Время и Борман. Если я промедлю - он победит».

- Хорошо, - сказал охранник, - сейчас доложу.

…Из приюта для грудных младенцев вышел солдат, пересек улицу и спустился в подвал разрушенного дома. Там, на разбитых ящиках, сидела Кэт и кормила сына.

- Что? - спросила она.

- Плохо, - ответил Гельмут. - Надо полчаса ждать.

- Мы подождем, - успокоила его Кэт. - Мы подождем… Откуда им знать, где мы?

- Вообще-то да, только надо скорее уходить из города, иначе они нас найдут. Я знаю, как они умеют искать. Может, вы пойдете? А я, если получится, догоню вас? А? Давайте уговоримся, где я вас буду ждать…

- Нет, - покачала головой Кэт, - не надо. Я буду ждать… Все равно мне некуда идти в этом городе…

Шольц позвонил на радиоквартиру к Мюллеру и сказал:

- Обергруппенфюрер, Штирлиц просил передать вам, что он все вспомнил.

- Да? - оживился Мюллер и сделал знак рукой сыщикам, чтобы они не так громко смеялись. - Когда?

- Только что.

- Хорошо. Скажите, что я еду. Ничего нового?

- Ничего существенного.

- Об этом охраннике ничего не собрали?

- Нет, всякая ерунда…

- Какая именно? - спросил Мюллер машинально, скорее для порядка, стягивая при этом с соседнего стула свое пальто.

- Сведения о жене, о детях и родных.

- Ничего себе ерунда! - рассердился Мюллер. - Это не ерунда. Это совсем даже не ерунда в таком деле, дружище Шольц. Сейчас приеду, и разберемся в этой ерунде… К жене послали людей?

- Жена два месяца назад ушла от него. Он лежал в госпитале после контузии, а она ушла. Уехала с каким-то торговцем в Мюнхен.

- А дети?

- Сейчас, - ответил Шольц, пролистывая дело, - сейчас посмотрю, где его дети… Ага, вот… У него один ребенок трех месяцев. Она его сдала в приют.

«У русской грудной сын! - вдруг высветило Мюллера. - Ему нужна кормилица! А Рольф, наверное, переусердствовал с ребенком!»

- Как называется приют?

- Там нет названия. Приют в Панкове. Моцартштрассе, семь. Так… Теперь о его матушке…

Мюллер не стал слушать данных о его матушке. Он швырнул трубку, медлительность его исчезла, он надел пальто и сказал:

- Ребята, сейчас может быть большая стрельба, так что приготовьте «бульдоги». Кто знает приют в Панкове?

- Моцартштрассе, восемь? - спросил седой.

- Ты снова перепутал, - ответил Мюллер, выходя из квартиры. - Ты всегда путаешь четные и нечетные цифры. Дом семь.

- Улица как улица, - сказал седой, - ничего особенного. Там можно красиво разыграть операцию: очень тихо, никто не мешает. А путаю я всегда. С детства. Я болел, когда в классе проходили четные и нечетные.

И он засмеялся, и все остальные тоже засмеялись, и были они сейчас похожи на охотников, которые обложили оленя.

Нет, Гельмут Кальдер не был связан со Штирлицем. Их пути нигде не пересекались. Он честно воевал с сорокового года. Он знал, что воюет за свою родину, за жизнь матери, трех братьев и сестры. Он верил в то, что воюет за будущее Германии против неполноценных славян, которые захватили огромные земли, не умея их обрабатывать; против англичан и французов, которые продались заокеанской плутократии; против евреев, которые угнетают народ, спекулируя на несчастьях людей. Он считал, что гений фюрера будет сиять в веках.

Так было до осени сорок первого года, когда они шли с песнями по миру и пьяный воздух победы делал его и всех его товарищей по танковым частям СС веселыми, добродушными гуляками. Но после битвы под Москвой, когда начались бои с партизанами и поступил приказ убивать заложников, Гельмут несколько растерялся.