«Хорошо, что пошел дождь, - думал он, - хоть что-то происходит. Когда ждешь и все тихо - это плохо. А если сыплет снег или идет дождь - тогда как-то не так одиноко».
Моросило по-прежнему, но внезапно тучи разошлись, и высоко-высоко открылась далекая голубизна и краешек белого солнца.
«Вот и весна, - подумал Гельмут. - Теперь недолго ждать травы…»
Он увидел, как из-за поворота показался автобус. Гельмут было повернулся, чтобы бежать за Кэт, но заметил, как из-за автобуса выскочили черные машины и наперекор всем правилам движения понеслись к детскому приюту. Гельмут снова почувствовал, как у него ослабели ноги и захолодела левая рука: это были машины гестапо. Первым его желанием было бежать, но он понял, что они заподозрят бегущего и сразу же схватят русскую с его девочкой и увезут к себе. Он боялся, что сейчас с ним снова случится приступ и его возьмут в беспамятстве. «А потом схватят девочку, станут ее раздевать и подносить к окну, а ведь еще только-только начинается весна, и когда-то еще будет тепло. А так… она услышит и все поймет, эта русская. Не может быть, чтобы…»
Гельмут вышел на асфальт и, вскинув руку с парабеллумом, выстрелил несколько раз в ветровое стекло первой машины. И последнее, что он подумал, после того как услышал автоматную очередь и еще перед тем, как осознал последнюю в своей жизни боль: «Я же не сказал ей, как зовут девоч…»
И это его мучило еще какое-то мгновение, прежде чем он умер.
- Нет, господин, - говорила Мюллеру сестра милосердия, выносившая девочку Гельмуту, - это было не больше десяти минут назад…
- А где же девочка? - хмуро интересовался седой сыщик, стараясь не глядеть на труп своего товарища с крашеными волосами. Он лежал на полу, возле двери, и было видно, как он стар: видимо, последний раз он красил волосы давно, и шевелюра его была двухцветной - пегой у корешков и ярко коричневой выше.
- По-моему, они уехали в машине, - сказала вторая женщина, - рядом с ним остановилась машина.
- Что, девочка сама села в машину?
- Нет, - ответила женщина серьезно, - она сама не могла сесть в машину. Она ведь еще грудная…
Мюллер сказал:
- Осмотрите здесь все как следует, мне надо ехать к себе. Третью машину сейчас пришлют, она уже выехала… А как же девочка могла очутиться в машине? - спросил он, обернувшись у двери. - Какая была машина?
- Большая.
- Грузовик?
- Да. Зеленый…
- Тут что-то не так, - сказал Мюллер и отворил дверь. - Поглядите в домах вокруг…
- Кругом развалины.
- И там посмотрите, - сказал он, - а в общем-то все это настолько глупо, что работать практически невозможно. Мы не сможем понять логику непрофессионала.
- А может, он хитрый профессионал? - сказал седой, закуривая.
- Хитрый профессионал не поехал бы в приют, - хмуро ответил Мюллер и вышел: только что, когда он звонил к Шольцу, тот сообщил ему, что на явке в Берне русский связник, привезший шифр, покончил жизнь самоубийством.
К Шелленбергу позвонили из группы работы с архивом Бормана.
- Кое-что появилось, - сказали ему, - если вы приедете, бригадефюрер, мы подготовим для вас несколько документов.
- Сейчас буду, - коротко ответил Шелленберг.
Приехав, он, не раздеваясь, подошел к столу и взял несколько листков бумаги.
Пробежав их, он удивленно поднял брови, потом не спеша разделся, бросив пальто на спинку стула, и сел, подломив под себя левую ногу. Документы были действительно в высшей мере интересные. Первый документ гласил: «В день «X» подлежат изоляции Кальтенбруннер, Поль, Шелленберг, Мюллер». Фамилия «Мюллер» была вычеркнута красным карандашом, и Шелленберг отметил это большим вопросительным знаком на маленькой глянцевитой картонке: он держал пачку таких глянцевитых картонок в кармане и на своем столе - для пометок. «Следует предположить, - говорилось далее в документе, - что изоляция вышеназванных руководителей гестапо и СД будет своеобразной акцией отвлечения. Поиски изолированных руководителей, отвечавших за конкретные
проблемы, будут владеть умами всех тех, кому это будет выгодно, - как с точки зрения оперативной, так и стратегической устремленности».