Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения

Мы вынуждены будем признать, что дело […] во врождённой неспособности пролетариата стать правящим классом. […] нынешний СССР был предтечей новой и универсальной системы эксплуатации.

А.Д. Троцкий

1

Фернан Бродель когда-то написал: «Событие – это пыль» («l’évènement c’est de la poussière»). Он хотел сказать, что отдельные события, взятые вне средне– и долгосрочной исторической перспективы, не то что не имеют значения, но непонятны, а, следовательно, во многом не являются чем-то самостоятельным и самоценным. В целом это верно, однако бывают знаковые события, воплощающие, вжимающие в себя целостные стороны исторического бытия и вскрывающие, по крайней мере для внимательного и тренированного взгляда, долгосрочную перспективу, будущее. В таком случае подобного рода события обретают качество сущности. Такие события-сущности становятся либо волшебным стеклом, палантиром, позволяющим разглядеть в пыли других событий нечто неочевидное или даже сознательно скрываемое, либо своего рода машиной времени, либо интегратором, позволяющим собрать воедино несобираемое – например, раздавленную пачку чая, кусочек колотого сахара и ледоруб, оборвавший жизнь человека, любившего, помимо прочего, купать в шампанском свою любовницу прямо в спецвагоне своего бронепоезда.

Есть события – сингулярные точки, высвечивающие собой прошлое и будущее одновременно. И это при том, что поступки, порождающие такие события, нередко совершают абсолютно ничтожные люди в своих ничтожных или даже безумных интересах. Голлум, откусивший палец Фродо с надетым на него Кольцом Всевластия и рухнувший в безумном танце в Расщелину Судьбы горы Ородруин, изменил, как и предсказал Гэндальф, весь ход истории Среднеземья. «Сказка – ложь, да в ней намёк»: подобного этому эпизоду из «Властелина колец» немало в реальной истории. Недаром писал Пушкин: «И случай, бог изобретатель». Случай случаю рознь. Бывают времена, когда случайность и необходимость меняются местами. Бывают времена, когда случай, например, публикация книги, документа, статьи, высвечивает неслучайное и, более того, становится важным звеном в длинной цепи событий, первым шагом перед «прыжком в темноту».

Именно таким событием представляется мне публикация почти полвека назад, 15 ноября 1972 г., в «Литературной газете» под рубрикой «Читатель напоминает» статьи «Против антиисторизма» заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС А.Н. Яковлева, впоследствии – идеолога перестройки. Статья получила резонанс, её обсуждали и в аппарате, а затем в секретариате ЦК, и в среде совинтеллигенции, причём как в прикормленной её части, старавшейся держать нос по ветру, так и в критически настроенной. Дело в том, что в статье доктора наук (неважно каких, важно – цэковского доктора) давалась жёстко критическая оценка ряда литературных, философских и исторических произведений, а по сути – определённых явлений и тенденций в идейно-художественной сфере советского общества на рубеже 1960-1970-х годов.

В памяти многих «напоминающий читатель» Яковлев остался погромщиком того, что сам он назвал «реакционным неопочвенничеством». Сюда попали те авторы, которые подчёркивали отличие России от Запада, от Европы, которые не готовы были клеймить крестьян как представителей «идиотизма сельской жизни» и т. д. От Яковлева «прилетело» всем замеченным в «воинствующей апологетике крестьянской патриархальности», в оценке крестьянина как «наиболее нравственно самобытного типа»; тем, кто говорил о «загадке России» и противопоставлял её историю и культуру Западу. Подобного рода подходы и оценки Яковлев квалифицировал как мелкобуржуазный национализм, как защиту дела бесперспективного, которое есть «самой жизнью обречённое, отвергнутое».

Значит, обречённое и отвергнутое, говорит гражданин Яковлев? Если так, то зачем копья ломать и писать двухполосную статью? Ведь жизнь уже отвергла. Лукавый Яковлев противоречит сам себе, т. к. несколькими страницами раньше пишет, что неопочвеннические мотивы «не так уж безобидны». Как же так? Ведь жизнь их отвергла – без всяких для них перспектив. Как сказал бы Штирлиц, что-то не сложилось. То, что атакам на бесперспективное дело посвящена большая часть статьи Яковлева, говорит о том, что «неопочвенники» (и в несколько меньшей степени «прогрессисты-интеллигентофилы», назовём их так) нечаянно попали в некое больное место господствующих групп советского общества, обнаружение которого («А вот тут у них лежбище», – сказал бы Жеглов) опасно и само по себе и тем, что вскрывает острые противоречия, корни возможного грядущего кризиса.