Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2008

Аристократическая философия бунтарства, развиваясь и изменяясь по мере того как она достигает зрелости, вдохновляет много революционных движений, начиная с карбонариев после падения Наполеона до переворота Гитлера в 1933 году. И на каждой стадии она вдохновляла соответствующий образ мыслей и чувств среди мыслителей и людей искусства.

Английскому философу уже мало привычных ассоциаций с Наполеоном, он выводит из Байрона аж Гитлера. В той же «Истории западной философии», откуда взяты процитированные слова, Рассел связывает Байрона с мировым движением романтизма:

Бунт индивидуальных инстинктов против социальных уз является ключом к пониманию философии, политики и чувств романтизма… Поскольку страстные любовники рассматриваются как люди, которые восстали против социальных оков, ими восхищаются… Не только страстная любовь, но любые дружеские отношения к другим возможны при таком образе чувств лишь в той мере, в какой другие могут рассматриваться как проекция собственного «я». Это вполне осуществимо, если другие являются кровными родственниками и чем более близкими, тем легче это осуществляется. Следовательно, здесь имеет место подчеркивание рода, ведущее, как в случае Птоломея, к эндогамии. Мы знаем, как все это любил Байрон. Вагнер говорит о подобном чувстве в любви Зигмунда и Зиглинды. Ницше, хотя и не в скандальном смысле, предпочитал свою сестру всем другим женщинам… Принцип национальности поборником которого был Байрон, является распространением той же самой философии. Нация рассматривается как род, происходящий от общих предков и обладающий некоторым типом кровного сознания.

Понятно, что тут имеет в виду Рассел: скандальную связь Байрона с его сводной сестрой, дочерью его отца от первого брака Августой Ли. Но выводить из такого эксцентрического опыта идеологию эксклюзивного национализма, вдохновлявшую, как считается, германский фашизм, — это, пожалуй, слишком просто. Это скорей впору Фрейду, а не сухому рационалисту Расселу. Да и у Фрейда элементарные инстинкты, сублимируясь и в этой сублимации создавая культурные продукты, уже не могут быть поставлены в такую прямую связь с явлениями историко-политического характера. В таких заявлениях Рассела чувствуется та самая нелюбовь к Байрону и, скажем прямо, несправедливая его оценка, которая сложилась в Англии за много лет до Рассела. Английское общество все еще не может прийти в себя после Байрона, его, так сказать, неджентльменского поведения. Ибо джентльмен, как известно, прежде всего — человек сдержанный и не любящий выносить свои личные неурядицы на обсуждение света. И противопоставление английской демократии аристократическому бунтарству тут дело десятое, — здесь не идеологические предпочтения у англичан сказываются, а веками сложившийся в их культурной истории психологический облик нации.