Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2008

В извинение Байрону — если, конечно, поэт такого ранга нуждается в извинениях — можно сказать, что обстоятельства его жизни были слишком уж травмирующими для того, чтобы без затруднений войти в привычную для английского аристократа культурно-бытовую форму. Всем известны его первоначальные обстоятельства: как он неожиданно попал в высшую касту, как он страдал от неумной, вздорной, вульгарной и толстой матери, как мешала ему родовая травма, сделавшая его хромым, как товарищи в Харроу (Harrow School) издевались и над его хромотой, и над его матерью. Менее известно, не вошло в расхожий биографический канон другое: его глубокая сексуальная травмированность, идущая, как и полагается, из очень раннего детства: он был сексуально растлен собственной нянькой — той самой Мэй Грэй, которую еще Пушкин считал чем-то вроде байроновской Арины Родионовны (и даже именовал неправильно — Мэри). Мало того, что она подвергала ребенка сексуальной эксплуатации — она еще била Байрона, была с ним жестока. Отсюда главное скрытое качество Байрона — он боялся женщин, за позой светского денди и красавца, пожирателя женских сердец, скрывалась робость и нелюбовь к женщинам. Проникновенно об этом сказала Жорж Санд в письме Флоберу: «Я не верю, чтобы Дон Жуаны могли быть одновременно и Байронами. Дон Жуан не создавал поэм, а Байрон, говорят, был не силен в любви».

В одном смысле книга Фионы Маккарти открывает русскому читателю совершенно ему незнакомый материк. Автор «Дон Жуана» был гомосексуалист; в строго техническом смысле — бисексуален, но подлинные его влечения не к женщинам влекли. Один из самых скандальных романов Байрона — с леди Каролиной Лэм — обладал явными гомосексуальными обертонами: он любил переодевать ее в мальчика-пажа, сохранился ее портрет в этом одеянии. Женщинам Байрон, так сказать, уступал и в то же время как бы издевался над ними самим фактом связи, делал из этих связей муку для женщин. Тип, знакомый русским если не по самому Лермонтову (о женщинах которого мы в сущности ничего не знаем), то по его Печорину. Байронический генезис стихов и образов Лермонтова несомненен, так же как и влияние Байрона на молодого Пушкина; но с Пушкина это скатилось, как с гуся вода, а Лермонтов до конца остался в байроническом имидже, и тем более ясной делается его глубинно-психологическая, то есть сексуальная однотипность Байрону. Эту тему подхватил Достоевский, Ставрогин которого «в злобе сделал прогресс даже против Лермонтова». Ставрогина нельзя не вспоминать, читая о Байроне.

Гомосексуализм был всегда, но в разные времена к нему по-разному относились. В байроновской Англии гомосексуалисты были париями; доказанный факт содомии наказывался смертной казнью. А у Байрона с годов его учения постоянно были гомосексуальные партнеры (самый любимый — певчий кэмбриджского церковного хора Джон Эдлтон). И противостояние Байрону английскому обществу шло из самых глубин — из неуправляемых бездн сексуальности.

Фиона Маккарти пишет:

Англия наложила ярлык дегенеративности на инстинкты, которые Байрон ощущал как естественные. Ощущение разрыва с принятыми сексуальными нравами усилило в нем тенденцию к всегдашней оппозиции. Письма этого периода дают картину возрастающего недовольства, изоляции, отчужденности от Англии, в которой будущее означает для него подавление его личных склонностей. У него начинает возникать чувство непринадлежности к какой-либо стране.

To seek abroad the love denied at home — искать на чужбине любовь, которой обделен на родине. Отсюда все мотивы его поэзии:

Уже в стихах 1807 года начинает складываться умонастроение будущего Чайлда Гарольда — одиночество бросившего миру вызов героя среди картин дикой природы, появляется культ индивидуальной тоски и отчужденности как основной мотив романтизма девятнадцатого века.

Конечно, не Байрон был первым романтическим поэтом. В самой Англии выделяют поэтов первой романтической волны: Уордсворт, Колридж, Саути — так называемая Озерная школа. Но Байрон очень резко противопоставлял им себя — говорил, что их озера пора сменить океаном. Он и был таким океаном.