Борн

Я едва помещалась в узкой трещине, моя задница упиралась в одну стену, руки – в противоположную, я поползла боком, по-крабьи, так быстро, как только могла, так, что рвались одежда и кожа, и толкала перед собой наш рюкзак, потом он свалился куда-то, застряв где-то там, внизу, а медведь ревел совсем близко. Затхлый воздух загустел от пыли и паутины.

Вик протиснулся рядом со мной, толкнул меня и забился, пытаясь пролезть дальше. Мне тоже отчаянно хотелось бежать, продираться, забиться как можно глубже, чтобы ни клыки, ни когти не могли меня достать, но в этом месте о быстроте речи не было. Оно было слишком тесным. Бежать никак не получалось, только протискиваться.

– Давай, Вик! Быстрее!

Не знаю, говорила ли я ему это, кричала или только думала, продвигаясь все дальше, по возможности не обдирая ссадины на ладонях.

«Выбери что-то одно, сосредоточься на самом важном, а все остальное отложи в сторону», – так говаривала мне мать. На корабле. В разрушенном городе. В зарослях высокой травы, где мы прятались от вооруженных людей.

– Ты ранен? – спросила я Вика. Разглядеть ничего было нельзя.

– Плечо, – ответил он. – Кровь.

Яд.

Мы превратились в безмозглых, полудохлых ракообразных. В воплощение бегства от клацающих позади челюстей. Потеряв остатки самостоятельности, я толкала и толкала перед собой рюкзак, хотя он был мне не нужен и ужасно мешал, а медведь сзади бешено ломал стену, отдирая от нее огромные куски и расширяя проход, его нескончаемое «Мррк! Мррк!» гремело вокруг нас, прорывалось над нашими головами и неслось дальше, вселяя страх в наши мозги, населяя мрак призраками медведей, ждущими нас впереди.

Внезапно Вик умолк и обмяк, я не понимала, умер ли он или только потерял сознание, но вот он, всхлипнув, ожил. Я подумала, что его последний оставшийся диагност-червь остановил кровь. Попыталась оглянуться, извернувшись в тесной щели. Вик уперся в меня, навалился, пополз по мне, как будто бы я была неодушевленным предметом. В слабом свете, исходившем от медведя, я увидела, что по плечу Вика словно прошлись грабли: четыре борозды от когтей, разодравших одежду. Кровь текла медленнее, чем могла бы, никак не удавалось рассмотреть, насколько глубоки раны. Насколько они испачканы грязью и зараженной мертвечиной.

Когти медведей покрывал тот же яд, что и клыки, однако не все они были ядовиты. Я заметила, как подох последний червь, образовав белую полоску пены вокруг раны. Умер ли он от яда или Вик слишком его перетрудил?

Медведь бросил ломать стену. Его налитый кровью глаз уставился в расширившуюся щель, пригвождая нас к месту. Воспаленный, осознающий себя, оценивающий взгляд. Я не могла отвернуться от него, но упорно продолжала корячиться и ползти боком. «Мррк! Мррк»! – словно посмеивался медведь.

Потом глаз исчез, а вместе с ним и медвежья тень.

Вик, застывший на моих коленях, пришел в себя. Я промокнула капли его крови полой своей майки.

– Быстрые, – прошептал он. – Какие же они быстрые.

– Молчи, ты ранен. Нам нужно найти какое-нибудь укрытие.

– Яд, – возразил Вик, озвучив мой страх.

– Ты не можешь знать этого наверняка.

– Я его чувствую. Червь его чувствовал. Черви не ошибаются.

– Ты все равно сможешь выжить.

Некоторые выживали. О таких было известно. Правда, не те, кто и без того был болен. Кто и так слишком многое пережил.

Мы находились всего в двадцати или тридцати футах от выхода.

Медведь окончательно ушел. Мы не слышали его рычания. Полоска чистого, голубовато-белого неба манила нас. Наш маяк, проблеск надежды.

– Не верю, что он ушел, – сказала я. – К тому же, сдается мне, там еще один.

– Кинь камешек. Я не могу.

Я тоже не могла. Было слишком тесно, а бросать приходилось снизу. Получилось только с девятого раза. Камешек пролетел в щель, но никто не появился, не кинулся с рычанием, загораживая свет.

– Медведи все еще там, – сказал Вик.

– Откуда ты знаешь?

– Ниоткуда, но рисковать не хочу.

– Этот проход глубже, чем я думала, – заметила я.

– А что если это тупик?

– Тогда вернемся. Рискнем. Однако ты ранен.

– Я смогу встать и идти.

Впрочем, слово «идти» применительно к этой норе звучало глупо.

– Так светлая трещина или темная трещина? – спросила я.

– Ты у нас спец по ловушкам. Тебе и выбирать.

– Тогда я выбираю проснуться от этого кошмара.

Вик рассмеялся. Смех человека, заранее смирившегося с тем, что грядет.

– Значит, темная трещина.

– Проход.

– Трещина.

– Хорошо, «протрещина». Возможно, я умру, не хочу, чтобы мои последние слова были потрачены на бессмысленный спор.

Никто из нас не подумал тогда, что полоска голубоватого неба досталась нам слишком уж легко.