Бородинское поле

- История - предмет живой и самый наглядный, конкретный, как ничто другое. Умным она помогает, глупых - наказывает. Вот что говорит Даниил Заточник: "Не лиши хлеба мудрого нищего, не вознеси до облак глупого богатого. Ибо нищий мудрый - что золото в навозном сосуде, а богатый разодетый да глупый - что шелковая наволочка, соломой набитая… Лучше слушать спор умных, нежели указания глупых".

Он читал вяло, с ленцой, как человек, давно постигший эти древние истины и знающий цену всему.

Глеб взял книгу у Брусничкина. Перелистывая страницы, он заинтересовался какими-то строчками и стал их внимательно читать, затем сказал громко и оживленно:

- Послушайте, как Владимир Мономах бдительности поучает: "…Сторожей сами наряжайте и ночью, расставив охрану со всех сторон, около воинов ложитесь, а вставайте рано; а оружия не снимайте с себя второпях, не оглядевшись по лености, внезапно ведь человек погибает…"

- Это и к нам имеет прямое отношение, - отозвался Судоплатов.

- Конечно, - поддержал его Брусничкин. Взглянув на Сашу, он добавил: - Мы, Александра Васильевна, наверно, утомили вас историческими экскурсами. Оставим историю и нальем еще по глотку прекрасного грузинского напитка, которым одарил нас сегодня Иосиф. За хозяйку стола. Ваше здоровье, Александра Васильевна. - Он поднялся и чокнулся с Сашей.

Поднял стакан и Глеб, подошел к Саше, посмотрел ей в лицо мягко и печально, сказал негромко:

- За вас, Александра Васильевна. Чтоб вас миновали вражеские пули, снаряды и бомбы.

- И мины, - подсказала Саша и в смущении опустила глаза.

- И мины, - согласился Глеб.

Саша выпила, ни на кого не глядя, до дна. Поставила на стол рюмку, резко вскинула голову и с каким-то смелым вызовом посмотрела на Глеба долго и проникновенно. Сказала почти шепотом:

- Спасибо.

Брусничкин вылез из-за стола и потянулся к висящему на гвозде полушубку. Ничего не говоря, Глеб тоже стал одеваться. Саша посмотрела на него грустно, спросила вполголоса, глядя в глаза робко, смущенно:

- Вы уходите?

Вопрос был ненужным, но в нем и Макаров и Брусничкин нашли тайный смысл: вопрос ее касался только Глеба, она явно не хотела, чтоб он уходил. Ей надо было с ним поговорить, именно с Глебом, наедине, ведь такой случай не часто выпадает. А может, даже ничего не говорить, просто посидеть, помолчать… Но он, нахлобучив на большой лоб ушанку и неторопливо застегивая полушубок, ответил тихо и, как ей показалось, нежно:

- Да, надо. - И, уже уходя, с порога, прибавил: - Я Колю пришлю, покормите его получше.

Она благодарно закивала в ответ, провожая их горящими растроганными глазами. Затем подошла к маленькому, висящему в простенке зеркальцу, посмотрела на свое лицо и только теперь увидела, как горят ее щеки. Поправила копну лунных волос, улыбнулась себе самой, но улыбка получилась горькой, досадной. Потом начала убирать со стола бутылки: недопитый коньяк, нераспечатанный портвейн и разведенный чаем спирт. Думала о командире и комиссаре: "Какие они разные… И характеры, и помыслы, и… отношение ко мне. О Коле моем заботится. Как о сыне. А на меня смотрит робко, стеснительно. Ушел вместе с комиссаром, а мог бы и не уходить. Боится разговоров. Не боится, а не хочет. Славный он. И добрый, настоящий, цельный…"

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Во второй половине ноября операция "Тайфун" достигла своего накала. Бок поставил на карту все, что имел, он бросал в бой последние резервы. Подчиненные ему полевые и танковые армии истекали кровью от тяжелых ран, полученных в невероятно жестоких сражениях у самого порога Москвы; здравый смысл подсказывал, что раны нужно перевязать, а раненому дать хотя бы небольшой отдых, но Бок и слушать не хотел ни о каком отдыхе. Он понимал, что тяжелораненый какое-то время может стоять на ногах и даже сражаться в горячке, но стоит ему остановиться, как он непременно упадет, потеряв сознание. Фельдмаршал и хотел выиграть вот это самое "какое-то время", фанатически веря, что именно оно и решит исход битвы в пользу немецких войск, и тогда раненый может падать без сознания. Он считал, что его противник тоже ранен, и ранен смертельно, поэтому часы его жизни сочтены - еще одно, последнее усилие, и можно будет подводить черту под генеральным наступлением.

21 ноября в дневнике Гальдера появилась запись: "Фельдмаршал фон Бок, однако, серьезно обеспокоен упорным характером происходящих боев. Моя бывшая 7-я пехотная дивизия понесла большие потери. В полках осталось по 400 штыков; одним полком командует обер-лейтенант".