Бородинское поле

Брусничкин в своих воспоминаниях рассказывал не только о своем противотанковом артиллерийском полке. Его рассуждения и оценки выходили за пределы дивизии и даже армии. Как и всякие воспоминания, они носили субъективный характер: одно выпячивалось, другое затушевывалось либо совсем умалчивалось. Но тут важна тенденция: что именно умалчивалось и что выпячивалось, в какой степени и в каких пределах? Случайно, по незнанию, или преднамеренно автор делал перекосы и во имя чего, с какой целью?

Брусничкин возводил на пьедестал людей, имена которых Макаров слышал впервые, хотя, по словам автора, свои ратные подвиги они совершали в дивизии, которой командовал Виктор Иванович Полосухин, и даже в полку Макарова. Имя комиссара полка Александра Гоголева упоминалось вскользь: мол, до него, Брусничкина, комиссаром артполка был А. В. Гоголев. И все, ни единого слова больше.

"Да, конечно, Брусничкин может сказать, что он не был знаком с Гоголевым, - великодушно рассуждал Глеб Трофимович, - однако же он нашел возможным подробно писать о людях, которых тоже никогда в глаза не видел, - писал о них со слов других".

Но еще больше настораживала Макарова особая страсть Брусничкина подмечать ошибки и промахи командиров, подлинные и мнимые, преувеличивать их и заострять на них внимание. И это раздражало Макарова, настраивало против автора, и он решил писать на рукопись Брусничкина резко отрицательный отзыв.

Макаров пошел на кухню: надо как полагается встретить гостя-однополчанина. Достал из холодильника закуски: колбасу, малосольные и свежие огурцы, помидоры, селедку, ветчину. В морозильник положил бутылку водки. Подумал: "А может, коньяк? Предложу и то и другое". Сам Глеб Трофимович уже давно не употреблял крепких напитков. В свое пятидесятилетие дал себе такой обет и не нарушал. Редко в компании позволял себе бокал сухого вина. И сейчас рядом с бутылкой молдавского коньяка поставил на стол бутылку рислинга. Потом пошел в спальню, снял пижаму и надел темно-голубую сорочку с накладными карманами. Походя взглянул на себя в зеркало, довольно улыбнулся сам себе: совсем штатский вид, никак не подумаешь, что кадровый военный, боевой генерал.

Глеб Трофимович в свои шестьдесят три года, подтянутый, мускулистый, вполне мог сойти за спортсмена-профессионала. В его твердой и стремительной походке сквозила легкость. Все, кто помнил его в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году, в день его юбилея, находили, что за последние тринадцать лет он ни на йоту не изменился. Александра Васильевна в шутку говорила: законсервировался.

"А может, вообще отказаться от рецензирования? - ухватился он за вдруг мелькнувшую мысль. Это был простой выход из затруднительного положения. - Причина или предлог? Да самые что ни есть убедительные: я не могу быть объективным, поскольку в "Записках" речь идет, в частности, и обо мне".

Успокоенный такой мыслью, Макаров достал рукопись Брусничкина и начал листать ее. На полях замелькали пометки, сделанные простым карандашом. Это были его, Макарова, замечания - резкие, сердитые, нелицеприятные. Они заслоняли минутное благодушие и снова погружали генерала в состояние нетерпимости и раздражения. "Вранье! Такая книга никому не нужна, разве что самому автору". Нет, он, Макаров, не должен отказываться от рецензии, он обязан ее написать, высказать и автору и издательству все свои замечания и соображения напрямую, честно, откровенно. Тут дело касается принципа. А Макарова всегда считали и сейчас, в военной академии, считают человеком принципиальным и бескомпромиссным. На сделку с совестью он не пойдет - это скажет любой, кто его знает.

Макаров встал из-за стола и пошел в комнату дочери, чтобы открыть балконную дверь. Присел в удобное, с гнутыми деревянными подлокотниками кресло у журнального столика и задумался.

Брусничкин. Любопытно, на какой ниве он сейчас трудится? Тогда, в сорок седьмом году, при их последней встрече, Леонид Викторович, кандидат и доцент, преподавал историю в архитектурном институте и, кажется, имел какие-то неприятности по службе.

2

Звонок в дверь прервал размышления генерала. И вот в небольшой прихожей стоит Леонид Викторович, веселый, улыбающийся во все бронзовое от густого загара лицо - должно быть, только что с юга возвратился, - и крепко жмет руку Глеба Трофимовича, вкрадчиво приговаривая:

- Давненько, дорогой генерал, мы с вами не виделись, целых двадцать лет. А вы мало изменились. Время не властно над вами. Как вам это удается, откройте секрет!

На Брусничкине светло-серый костюм, темно-коричневая сорочка и пестрый галстук. Движения и жесты его быстрые, порывистые, в больших невозмутимых глазах веселый блеск и вежливая, ничего не говорящая улыбка. Макаров широким жестом пригласил гостя в комнату Лены - самую просторную в квартире. Леонид Викторович, прежде чем сесть в кресло подле журнального столика, быстрым, блуждающим взглядом осмотрел комнату: дешевые эстампы на стене, шкаф во всю стену, в котором за стеклом кроме книг хрусталь, фарфор и разные безделушки. Подошел к открытому балкону, небрежно заключил: