Борцы

Она несла его в зал, опускала на ковёр. Он бежал к чугунным гантелям, начинал их перекатывать. Из узкой стеклянной ленты, протянутой над дубовой панелью, на Нину смотрели несколько сот знаменитых и незнаменитых борцов; в углу стёклышки были пусты — Коверзнев не успел довести коллекцию до конца.

Неожиданно под новый 1916 год от Коверзнева пришло известие: ранен в руку, едет в Петроград. Она заволновалась, начала примерять оставшиеся платья, простаивала у зеркала. Няня счастливо вздыхала, незаметно крестила хозяйку.

На крытом перроне Николаевского вокзала гулял январский ветер. Кутаясь в шубку, Нина с надеждой смотрела на переплетающиеся вдали рельсы. Появился жёлтый глаз паровоза, ожидающие заговорили громко, пошли навстречу... Из вагонов выскакивали люди, обнимались с родными, весело смеялись; шныряли носильщики с серебряными бляхами...

Коверзнева не было. Нина в тоске сжимала руки, готова была расплакаться.

Когда он появился на подножке вагона, она бросилась навстречу с криком.

На нём была новая щёгольская шинель, сверкающая фуражка; правая рука на чёрной косынке. Нина припала к его груди, гладила щёки, холёную бородку. Подхватив женщину левой рукой, отдав новенький чемоданчик носильщику, он повёл её по дебаркадеру, вышел на площадь.

В сумерках была видна тяжёлая громада царя на красной гранитной глыбе, со звоном катили яркие вагоны трамваев.

— Извозчик! До Елисеева!

Он бросил мятую купюру носильщику, подсадил Нину, уселся рядом, придерживая её за тонкую талию рукой. Сказал растроганно:

— Вот я и в Петербурге (он не привык к новому названию)... Ведь не был два с половиной года...

Нина во все глаза смотрела на Коверзнева, смахнула с его щеки слезу.

В сером морозном небе тепло поблёскивала золотая игла Адмиралтейства.

— Ах, Петербург,— вздохнул Коверзнев.— Как ни любил его прежде, но только сейчас после чужбины, после окопов — понял, что нет мне без него жизни.

Он не дал Нине чемодана, поднимался за ней по ступенькам. Не сбросив шубки, Нина осторожно стаскивала с его раненой руки шинель. Охая, топталась няня, крутился под ногами Мишутка.

Коверзнев ловко подхватил его здоровой рукой, прижал к себе.

— А почему у мамов не бывает бороды? — спросил мальчик серьёзно, глядя на него верзилинскими глазами.

— Ох ты, герой! — воскликнул Коверзнев, защекотал его подбородком.

Не спуская малыша на пол, он обошёл всю квартиру, словно в первый раз рассматривая афиши, висящие в коридоре, коллекцию картин в гостиной, идолов, стерегущих никому не нужные штанги и бульдоги. Обвёл взглядом бордюр из открыток-портретов, задержался на пустых стёклах, подумал: «Надо будет Ховальяноса из журнала вырезать и сюда сунуть». Вдруг пришла мысль: «А ты ведь за всю жизнь не воспитал, собственно, ни одного борца. Вот ругают «дядю Ваню» Лебедева за комбинации, а из его арены вышли многие... А из твоей? Твоя арена служила для развлечения бар. Был ты всю жизнь режиссёром и остался им».

Но он отогнал эту мысль, прижал к груди Мишутку, пошёл из залы.

Они сели за праздничный стол. Мишутка — рядом с Коверзневым, на высоком камышовом стуле. Разбрызгивая ложкой какао, мальчик сказал:

— Ты мой папа — я знаю.

Коверзнев вопросительно взглянул на Нину, но она потупилась, промолчала. Тогда он притянул ребёнка к себе и, целуя в мокрые, горячие губы, спросил:

— А ты любишь папу?

— Ага. Только маму больше. И няню.

Они проговорили с Ниной почти до утра, каждые полчаса вставая из-за стола и подходя к детской кроватке. Мальчик спал, сладко посапывая носиком и прижимая привезённую Коверзневым из Москвы игрушечную пушку. Осторожно обнимая Нину за талию, Коверзнев думал грустно-шутливо: «Говорят, что устами ребёнка глаголет истина... Что бы она глагольнула хоть на этот раз... С какой бы радостью я стал его отцом».

В доме было тепло, но Нина по привычке куталась в белый пушистый платок. Глядя влюблёнными глазами на склонившуюся над шитьём Нину, Коверзнев слушал, как она взволнованно рассказывает:

— Будто всё в руках этого хлыста... Он берёт взятки за назначение министров... Говорят, он имеет огромное влияние на царицу... И она с ним за спиной царя ведёт переговоры о мире с Германией... Будто даже хочет устранить мужа и стать регентшей... Коверзнев, что же будет? Где порядок, где правда?..

«Превратили Россию в публичный дом,— горько думал Коверзнев,— Если эти слухи ходят среди офицеров — то это куда ни шло... Но когда об этом говорит весь Петербург...»

— Коверзнев, где правда?