Боже, храни мое дитя

Букер оказался не в силах забыть то желтое пятно света, летевшее навстречу по окутанному вечерними сумерками тротуару, точно по темно-зеленому туннелю, и в память об этом положил на крышку гроба одну-единственную желтую розу, а потом и еще одну, уже на могилу брата. На похороны из разных уголков страны съехались многочисленные родственники, и все они пытались как-то утешить Старбернов. Приехал и мистер Дрю, дед Букера с материнской стороны. Букер знал, что этот его дедушка из числа людей удачливых. Мистер Дрю с нескрываемой враждебностью относился к любому, кто был не столь богат, как он сам. Даже родная дочь называла его не «отец» и не «папа», а исключительно «мистер Дрю». Этот жестокий старик, сколотивший неплохой капиталец за счет безжалостной эксплуатации тех трущоб, хозяином которых являлся и за которые взимал с жильцов непомерную плату, все же помнил, что существуют правила приличия, и никогда открыто не выказывал своего презрения по отношению к семье Старбернов, изо всех сил сражавшейся с бедностью.

После похорон Адама жизнь у них в доме стала осторожно возвращаться к привычной рутине; из проигрывателя, стоявшего в дальнем углу, вновь доносились бодрящие мелодии Луи Армстронга, Эллы Фицджеральд, Сидни Бечета, Джелли Ролла, Кинга Оливера и Банка Джонсона. И субботние семейные советы с завтраками-пирами тоже возобновились, и Букер вместе с братьями и сестрами, Кэрол, Донованом, Элли, Фейвором и Гудменом[31], старались придумать ответы поинтересней.

В общем, со временем семья как-то встрепенулась, точно персонажи из кукольного мультсериала «Улица Сезам», надеясь, что веселье, если как следует постараться, сможет и жизнь подсластить, и мертвых успокоить. Букеру их шутки казались натянутыми, а искусственно созданные и чересчур активно обсуждаемые проблемы – надуманными и даже оскорбительными. И во время похорон, и в течение нескольких последующих дней среди всей этой бессмысленной суеты и галдящих родственников единственное исключение, с точки зрения Букера, составляла его тетушка по имени Куин[32]

, которая, впрочем, и раньше время от времени к ним приезжала. Вообще-то у нее, разумеется, была и фамилия, но ее последней фамилии никто не помнил, поскольку она, как говорили, слишком часто выходила замуж. Среди ее мужей был один мексиканец, двое белых, четверо чернокожих, один азиат – вот только вспомнить, в какой последовательности они сменяли друг друга, никто не мог. Немолодая, грузная, с огненно-рыжими волосами, Куин страшно удивила опечаленных Старбернов тем, что ради похорон Адама приехала аж из самой Калифорнии. Только она сумела почувствовать ту смесь печали, горя и гнева, которой был охвачен ее племянник, и, оттащив Букера в сторонку, сказала:

– Не отпускай его! Не позволяй ему уйти, пока он не будет готов. Вцепись в него зубами и когтями и постарайся во что бы то ни стало его удержать. Адам сам даст тебе знать, когда будет пора.

Куин сумела немного утешить Букера, придать ему сил и невольно подтвердила то несправедливое отношение к покойному остальных членов семьи, которое не давало Букеру покоя.

Из боязни нарушить хрупкое семейное равновесие и опасаясь кризиса, способного свести на нет возможность слушать духоподъемные пластинки, которые ставил его отец – они служили для истерзанной души Букера умиротворяющей целебной смазкой, – он решил попросить у отца разрешения брать уроки игры на трубе. Мистер Старберн легко на это согласился, но предупредил, что мальчик должен сам оплачивать половину гонорара, положенного учителю. Букер принялся изводить соседей просьбами дать ему любую работу по дому и, надо сказать, стал в итоге зарабатывать вполне достаточно, чтобы каждую субботу учиться играть на трубе. Это, кстати, дало ему возможность не участвовать в непременных субботних советах, благодаря чему несколько притупилось зарождавшееся в его душе нетерпимое отношение к младшим братьям и сестрам. «Как они могут притворяться, что все позади? – думал Букер. – Разве можно просто позабыть о таком и жить дальше? Ведь никто так и не знает, кто убил Адама и где он, этот убийца?»

Человек, который учил его играть на трубе, обычно уже с утра пораньше бывал слегка навеселе, однако это не мешало ему оставаться отличным музыкантом и умелым наставником.

– Так, – говорил он, – с легкими и пальцами у тебя полный порядок. Теперь нужно разрабатывать губы. Соединив эти три вещи воедино, ты постараешься о них позабыть, и только тогда сумеешь, наконец, выпустить музыку из своей души на волю.

И Букер с поразительным упорством к этому стремился.