Боже, храни мое дитя

Ты безропотно точно вьючное животное удар хлыста приняла и проклятье чужого человека и ту бессмысленную угрозу которая в этом проклятье содержалась и тот шрам который это проклятье оставило а потом превратила свою жизнь в некое опровержение всего этого хотя те исполненные ненависти слова представляли собой лишь тонкую линию начертанную на песчаном берегу и мгновенно растворяющуюся в морской вселенной стоит бездумной беспечной волне ласково ее коснуться так музыкант легко коснувшись пальцем клапана кларнета превращает звук в молчание чтобы следующая настоящая нота могла прозвенеть в полную силу.

Затем Брайд быстро прочитала еще три страницы подряд. Здесь знаков препинания было больше.

Попытки понять пагубность расизма только питают его, делают мощным, раздувшимся, как шар, и этот шар плывет высоко у нас над головой, угрожая вот-вот рухнуть на землю, где любая острая травинка способна его проткнуть, выпустив наружу зловонные фекалии, которые с ног до головы выпачкают завоеванную расизмом аудиторию – так плесень пачкает и разрушает клавиши пианино, и черные, и белые, уничтожая диезы и бемоли, а потом справляя по ним панихиду.

Видишь ли, я не желаю, чтобы мне тыкали в нос тем «позором», который и другим приписывают и который полностью соответствует жалкому комплексу превосходства и деградировавшей морали тех, кто настойчиво требует от людей хотя бы поверхностного проявления чувства собственной неполноценности и слабости, желая при этом всего лишь скрыть трусость и притвориться, будто обладает помыслами столь же чистыми, как звуки банджо.

Спасибо тебе. Ты показала мне и гнев и хрупкость и враждебную отвагу и бесконечную тревогу – тревогу – тревогу пронизанную такими бескомпромиссными стрелами света и любви что это казалось проявлением доброты ибо давало силы оставить тебя и не впасть при этом в такую глубокую тоску которая способна не только сердце разбить но и разрушить разум ибо разум знает как пронзительно вскрикивает гобой в клочья разрывая тишину и показывая всем твою красоту настолько ослепительную что ее невозможно удержать в руках и эта красота превращает мелодию гобоя в истинную благодать живого мира.

Вконец озадаченная, Брайд оторвалась от текста и посмотрела на Куин.

– Интересно, правда? – сказала та.

– Очень, – ответила Брайд. – И очень странно. Любопытно, с кем он ведет беседу?

– С самим собой, – предположила Куин. – Спорить готова, это все о нем. А тебе разве так не кажется?

– Нет, – прошептала Брайд. – Это все обо мне. И о том времени, что мы прожили вместе. – И она стала читать последний листок.