БОЖЬИ ВОЙНЫ

— Моей Агнешке, — Кантнер сделал вид, что не понял, — пошел пятнадцатый. Задумал я, как ты знаешь, выдать ее за Каспара Шлика, полагаю, юнец далеко пойдет, канцлерская голова. Хорошая партия. Люксембуржец пообещал мне этот matrimonium, всё уже было договорено. А сейчас, слышу, он сватает Шлику дочку графа Бертольда из Геннеберга. Лгун гадостный. Этот человек в своей жизни не сказал и слова правды!

— Факт, — епископ облизал пальцы. — Поэтому я не брал бы близко к сердцу. По моему мнению наш милостивый король изволит для временной пользы обманывать и за нос водить именно Бертольда. Ничего. Мы еще крепко, вот увидишь, выпьем на свадьбе Агнешки и Шлика[957].

— Дай Бог! — Кантнер отпил из чаши, отхаркнул. — Но это еще не всё. Пришло мне в голову, понимаешь, свести моего Конрадика с Барбарой, дочерью бранденбургского маркграфа Яна. Поехал я с парнем под Новый год в Шпандау, пускай, думаю, молодые познакомятся. А Конрадик, представляешь, посмотрел и говорит, что нет. Что не хочет ее, потому что толстая. Я ему говорю, пацан, девочке всего лишь шесть годочков, с возрастом похудеет, ясное дело. Это primo, а secundo — любимого тела никогда не много. Когда проведут вас к брачному ложу, будешь иметь полную постель удовольствия, от края до края. А он, ежели ложе заполнять, то предпочитает двумя или тремя тонкими. Ты представляешь, что за наглый сопляк? В кого пошел?

— В нас, — захохотал епископ. — Пястовская кровь, брат, пястовская кость. Но должен сказать тебе откровенно, что ты не самую лучшую партию Конрадку наметил. Нам с Гогенцоллернами не по пути. Они мечтают о союзе с Польшей, плетут заговоры с Ягеллой, плетут заговоры с гуситами…

— Ты преувеличиваешь, — скривился Кантнер. — Ты злишься на старого Фрица Гогенцоллерна, потому что он посватал сына с Ядвижкою Ягеллонкою. Но дело в том, что Гогенцоллерны поднимаются. А с теми, которые поднимаются, надо держаться вместе, создавать родственные отношения. И еще что-то тебе скажу.

— Скажи.

— Ягеллоны тоже поднимаются. Королевичу Владиславу пять годочков. Анусе, моей самой младшей, тоже пять.

— Шутки шутить вздумал, — нахмурил брови епископ, — или спятил. С чем ты вздумал пястовскую кровь мешать?

— Я вздумал пястовскую кровь на польский трон вернуть, — выпрямился Кантнер. — На Вавель! А тебя ненависть ослепляет. Ты изменений не замечаешь. Gott im Himmel

[958]! Разве ты не видишь, что мир изменился? Речь идет о будущем Силезии. Гуситы стали силой, сами мы им не противостоим! Нужна помощь. Настоящая. Сильная. А мы что делаем? Стшелинский союз, Бишофвердский договор, съезд в Свиднице, твою мать, зря время тратим. Шесть Городов, саксонский курфюрст, Мейсен — какие из них союзники? Из них каждый себе на уме, потому что у всех одинаково портки трясутся перед гуситами. Если чехи двинут на нас, лужичане и саксонцы в замках попрячутся, и носа не покажут. Нам на помощь не придут. А мы — им, если бы чехи по нам ударили…

— К чему ты клонишь, брат? Вижу ведь, что клонишь.

— Прими… — Кантнер запнулся. — Прими посла. Поступай как знаешь, ты в Силезии наместник. Но прими. Выслушай.

— Бранденбург? — криво ухмыльнулся еписком. — Или поляки?

— Посланник Збышка Олесницкого, епископа краковского. Встретились по дороге. Поговорили… О том, о сём…

— Ну да. Кто такой?

— Анджей из Бнина.

— Не знаю, — сказал епископ. — Но пока дело до аудиенции дойдет, ручаюсь, буду знать о нем всё.

* * *

Анджею из Бнина не было еще тридцати лет, он был видным мужчиной, черноволосым и смуглым. Магистр Краковской Академии, королевский секретарь, победзиский пресвитер, ленчинский и познаньский каноник — он делал в Польше стремительную карьеру в духовной иерархии. Амбициозный, даже чуть сверх меры, он метил в епископы, не ниже[959]

. По слухам, пользовался большим доверием Олесницкого. А это удавалось не каждому.

— Збигнев Олесницкий, епископ краковский, — продолжал он спокойно, — это самый усердный candor fidei catholicae, наиболее ожесточенный perseguens вероотступничества и еретичества. Negotium fidei, борьба за веру — это для краковского епископа самое важное дело. Епископ считает, что борьба с ересью так же важна, если не более важна, как и битва с язычниками за святой Sepulchrum. Епископ понимает, что такое Crux cismarina, крестовый поход по эту сторону моря. В частности, потому, что это наша общая сторона моря. Епископ просил вам сказать вот что: мы с вами по одну и ту же сторону моря. Краков или Вроцлав, мы на одной стороне, на одном берегу. А перед нами поднимается волна ереси, готовая залить и затопить этот берег.

— Для меня не новость, — кивнул головой Конрад, епископ Вроцлава, — что Збышко Олесницкий видит и понимает угрозу ереси.