Брачные узы

— Знаете, господин Врубичек, — проговорил Гордвайль неожиданно шепотом, не поднимая склонившейся вниз головы, — как-то раз, год назад или больше, мне приснился странный сон. Будто мне ампутировали левую ногу. Сперва я не знал, по какой причине, но вскоре мне стало ясно, что я должен отдать эту ногу моей сестре в Америке, и все это я принял как нечто естественное. Отсутствие ноги совершенно не мешало мне при ходьбе, так как я сразу же обнаружил чудесный способ: припомнил, как ковыляют дети, играя, — поджимают одну ногу и прыгают на другой, так я и стал делать, к удивлению окружающих. Кроме того, еще и одна рука у меня стала вдруг чрезвычайно длинной, в несколько аршин, так, что, стоя на одной стороне улицы, я мог взять что-нибудь с прилавка магазина напротив. Когда же я ложился спать, то был вынужден складывать эту руку десять-пятнадцать раз, как торговцы лесом свою рулетку, пока она в конце концов не превратилась в подобие такой рулетки, что было мне крайне неприятно.

Не прекращая работы, Врубичек украдкой бросил на него взгляд и почесал рукояткой молотка свою седую голову, стриженную так коротко, что просвечивала кожа, но ничего не сказал. Неизвестно почему он подумал, что Гордвайль совсем несчастлив и в глубине души продолжает колебаться.

Голос певца в соседнем дворе тем временем умолк. Гордвайль машинально взял с низкой полки починенный женский ботинок, повертел его так и эдак, изучая пристальным взглядом, и снова вернул на место. Врубичек закончил прибивать каблук и теперь выравнивал его, обрезая вокруг сапожницким ножом и издавая странный слабый свист, подобный мышиному писку. Время от времени он посматривал на своего гостя, продолжавшего сидеть все так же сгорбившись, как человек, погруженный в тяжелые раздумья. Гордвайлю же вдруг показалось, что молчание Врубичека очень уж затянулось и что вызвано оно какой-то особой причиной, быть может, неясной досадой на него, Гордвайля. Подумав так, он почему-то решил не навещать сегодня будущего тестя, как намеревался с утра. Час уже, наверное, поздний. Он вынул часы, взглянул на них, мгновенно забыл, сколько сейчас времени, и опять взглянул: ох, уже четверть седьмого! Врубичек все еще продолжал работать.

— До какого часа вы обычно работаете, господин Врубичек?

— Я? По обстоятельствам, разумеется. Однако по большей части примерно до шести.

И спустя минуту:

— Бедные люди не хозяева своему времени. Они вынуждены подчиняться необходимости. Однако я сейчас закончу. С весной, знаете ли, работы все меньше и меньше. Можно сказать, сапожнику вредит солнце. Но я вовсе не жалуюсь, спаси Господь. Наоборот, пусть им будет тепло, беднякам! — И, увидев, что Гордвайль встал и взял свою трость, воскликнул: — Как, вы уже уходите? Нет-нет, господин Гордвайль! Давайте поднимемся ко мне, разделите с нами ужин! Я не могу отпустить вас! Надеюсь, вы не поступите так со мной!

Но в Гордвайле неожиданно проснулось непреодолимое желание оказаться на улице. Никакая сила в мире не могла бы удержать его.

— Очень признателен вам, господин Врубичек, но я должен идти.

Врубичек встал, снял фартук. И сказал с искренним сожалением:

— Не стану упрашивать вас, господин Гордвайль, но знайте, что вы меня обижаете. И старухе моей очень жаль будет.

— Нет, я действительно не могу, — упорствовал Гордвайль без всякой на то причины, — передайте привет госпоже Врубичек и Йоганну. Я бы хотел пригласить вас на свадьбу, которая состоится в будущий четверг в три часа пополудни на Зайтенштеттенгассе. Может быть, вы случайно будете свободны в это время.

— Сомневаюсь. В будние дни я не бываю свободен, вы же знаете. Но я желаю вам счастья. И радуюсь от всей души, что вы собираетесь создать семью. Передайте мои лучшие пожелания невесте. И заходите вместе с ней к нам в гости в одно из воскресений. Если день будет ясный, поедем вместе за город.

Выйдя на улицу, Гордвайль столкнулся с Гейдельбергером, входившим в это время в ворота рядом с мастерской Врубичека. Тот сразу узнал Гордвайля и радостно закричал:

— А, добрый день, господин доктор! Как дела? Очень рад вас видеть! А я как раз возвращаюсь с работы.

Он пригласил Гордвайля подняться к нему наверх. Густл отлично готовит. До свадьбы она работала поварихой у «господ» и дело это знает прекрасно. Поедят, а потом спустятся вниз перекинуться словечком за кружкой пива. Гордвайль извинился, сказал, что у него нет времени, однако Гейдельбергер так упрашивал его зайти хоть на полчаса, что он вынужден был согласиться.

Они поднялись на четвертый этаж, и, вынув из кармана ключ, Гейдельбергер открыл дверь.

— Вечер добрый, Густл! — перешагнув порог, заорал он в темноту коридора, в котором никого не было видно. — Со мной гость! Господин доктор оказал нам честь! Ужин готов?

В проходе справа от входа показался силуэт женщины среднего роста с засученными выше локтя рукавами рубашки. Из-за полумрака Гордвайль не смог рассмотреть черты ее лица. Она проговорила голосом, показавшимся ему крайне резким:

— Очень рада, господин доктор! Добро пожаловать! Сейчас все будет готово!

И снова скрылась за дверью.