Брак с другими видами

— А у тебя есть для этого план?

— План? Как быть осторожней? — удивляется Томоко, не сводя с мужа глаз. Из бессчетных морщинок его соломенного лица начинают проступать, точно капли пота, крохотные музыкальные инструменты. Такие, что ухватишь только самыми кончиками пальцев. Трубы. Тромбоны. Барабаны. Кларнеты. Клавесины…

— Или «План, как нежнее расстегивать ремни безопасности»? — добавляет она почти машинально, разглядывая его инструменты во все глаза.

— Но ты ведь и правда не считаешь себя виноватой! А дверь если и открываешь нежнее, так лишь затем, чтобы я на тебя не орал!!

Чем безумней в голосе мужа свирепствует ярость, тем чаще из него выпадают музыкальные инструменты. Значит, одно с другим как-то связано?

— Вообще-то я правда думаю, что машину надо беречь, и теперь так и буду с нею обращаться, — говорит она. — Или ты во мне этого не чувствуешь?

— Да ничего ты такого не думаешь, тоже мне! Никогда не поверю! — продолжает бушевать он, и музыкальные инструменты скатываются с его лица уже просто градом. Их россыпь на ковре превращается в гору, которая поднимается все выше и выше…

Зато муж Томоко начинает уменьшаться в размерах.

— Как ты можешь решать, о чем мне думать?! — кричит она и, стараясь хоть как-то сдержать нескончаемый поток инструментов, подставляет ладони под место, где должно быть его лицо. — В конечном счете ты просто хочешь считать меня гадкой, верно? Ну так бы с самого начала и говорил! Зачем ходить вокруг да около, изо дня в день перечисляя мне все мои гадости? — Обе ладони ее уже переполнены, и с кончиков пальцев ссыпается сразу семь-восемь сотен стучалок и свиристелок. — Повезло же тебе — подцепить в жены такую стерву, как я!!

В ответ он выдыхает ей чуть ли не тысячу медных тарелок сразу:

— На самом деле…

Дыщ! …чувствовала бы вину… Дыщ, дыщ!..не стала бы… Дыщ-щ-щ! …так оправдываться… Дыщ, ды-дыщ!!

Как? Как ему удается совсем не замечать, что из него вываливаются инструменты??

Внезапно поток инструментов слабеет. Встрепенувшись, Томоко видит, что очертания ее мужа, сидящего на диване, вдруг поразительно изменились. Растратив все свое наполнение, он ужался до размеров жалкого соломенного снопа. Бечевки, что стягивали его, местами ослабли, и, даже не вставая с дивана, он начинает разваливаться на пучки. «Ну, и где же теперь мой муж? — озадачивается Томоко. — Во всех этих выпавших из него инструментах или в бесформенной кучке соломы?!»

— Умоляю, давай перестанем ссориться! — кричит Томоко.

На этот крик ее муж, собравшийся было вывалить очередную порцию гнева, наконец затыкает свой несуществующий рот. И, выдержав паузу, произносит уже спокойно:

— Ты права… Кто ссорится, теряет время зря.

Через щели в его соломе она разглядывает черную пещеру внутри него. Больше там не осталось ни инструмента. Зато на ковре их громоздится целая гора — размером как раз с него. Альты, баритоны, маримбы… Осторожно, с опаской она пытается взять его за руку. Но за секунду до их соприкосновения муж, не выдержав веса даже собственной одежды, валится на диван. Пожимая его безвольно откатившуюся в сторону руку, Томоко говорит:

— Не волнуйся. Все хорошо. Это же я во всем виновата. Я больше никогда не сяду в твою машину.

— Хорошо бы…

 — чуть слышно отзывается он.

И тут она замечает, что его неповторимый аромат, который всегда напоминал ей высушенные на солнце полотенца, превратился в запах корма для скота. Томоко встает с дивана и долго разглядывает сверху вниз останки своего мужа, свалившегося на диван, как сноп.

«Зачем же ты выходила за такое убожество? — спрашивает у Томоко ее внутренний голос. — С чего так радовалась свадьбе с этой пересохшей соломой?»

Рассыпавший все свои инструменты, ее муж лежит неподвижно. Возможно, он уже мертв. А может, если она огреет его как следует, она узнает, не осталось ли внутри него еще что-нибудь?

Она смотрит на мужа сверху, и в голове у нее вспыхивает видение — ярко-красные языки пламени, рвущиеся к небесам. В лучах утреннего солнца в этой гостиной, на этом белоснежном диване хищные огненные языки пожирают то, чего никому уже не различить… Что будет, если поджечь солому, Томоко еще не знала. Как вообще горит сухая трава? От одной лишь этой картинки сердце ее задрожало от предвкушения. Наверняка чиркни спичкой — и полыхнет до небес…

Придя в себя, Томоко больше не может смотреть на опустевшего мужа и решает вернуть все инструменты обратно в его нутро. Не различая, какие сломаны, какие целы, она легонько зачерпывает их обеими руками и запихивает внутрь его же соломенной оболочки. И тут его тело принимается разбухать на глазах, точно губка, смоченная водой. Раз за разом она повторяет одни и те же движения. С ковра — в солому, с ковра — в солому.