Браслет с шармами

– Не очень уверена насчет дисциплины, но я стала рисовать больше отчасти из-за того, что ты сказал прошлым летом. О сожалениях из-за того, что не делюсь своим творчеством. Так что спасибо тебе.

Опустив взгляд, я смотрю вниз на его загорелую ладонь на моей, бледной, ощущаю тяжесть его длинных пальцев на моих. От его кожи мою словно покалывает, и я прикусываю губу.

– Правда? – убрав руку с моей, он берется за руль. – Что ты нарисовала?

– Я работаю над серией картин маслом, они посвящены мифическим существам. Уже три готовы. Думаю, будут еще две.

– Что за существа?

– Должна тебя поблагодарить, кстати. Одно – единорог.

Он широко улыбается и выглядит довольным.

– Я тебя так назвал на концерте. Кто еще?

– Дракон, – признаюсь я, осознавая, как сильно Джейк меня вдохновляет. Я даже не понимала.

– Я назвал тебя Матерью Драконов, когда ты помогла маме.

Его улыбка становится шире, знакомая ямочка появляется на щеке.

– Так ты, должно быть, и русалку нарисовала – самое мифическое существо из всех.

– Нет. – Я краснею. Фреска слишком личная, чтобы кому-нибудь ее показывать, а рисовать какую-то другую русалку или мою в другой обстановке мне кажется неправильным. Я отсчитываю еще три пальца. – Феникс, Пегас и Валькирия.

– На кого похожа Валькирия?

– На Элоизу. Черные волосы, большие голубые глаза и статная фигура – на самом деле это и должна была быть она. Она согласилась мне позировать.

– И как? – спрашивает Джейк, когда громкоговоритель в вагоне объявляет, что мы в пяти минутах от Кале.

– Мучительно для нас обеих. Ей было сложно не двигаться, даже ради того, чтобы запечатлеть себя в бессмертном искусстве.

– Ну, если когда-нибудь понадобится муза-мужчина, дай мне знать. Меня тренировали сидеть без движения часами.

– Спасибо. – Мои мысли тут же переключаются на картинку, где Джейк сидит на табуретке без майки. Чтобы отмахнуться от нее, я говорю: – Я не знала, что тебе приходится сидеть без движения часами. Должно быть, временами твоя работа бывает действительно тяжелой.

Он отмахивается от моего комментария, не желая говорить об этом.

– И какие у тебя планы на эту серию? Попросишь Эдвина продать их или придумаешь что-то другое?

– Я не знаю. Посмотрим, что будет.

Мой расплывчатый ответ явно его не удовлетворяет, потому что он прищуривается.

– Чего ты боишься?

– Немного прямолинейно. Но вообще-то много чего, – говорю я, и страхи начинают выливаться изо рта сами собой, – что они никому не понравятся, что будут недостаточно хороши, что их не купят.

Он выглядит задумчивым.

– Или что их продадут, и все внимание будет приковано к тебе? Ты интроверт, Джонс, и я знаю, что тебе это кажется сложным, но разговоры об искусстве – это оборотная сторона работы художника. Ты в любом случае говоришь с людьми об искусстве весь день напролет в галерее.

Иногда он чересчур наблюдательный.

– Это другое. Я говорю с ними о чужих работах, я не в центре внимания. Я не люблю ничего слишком вычурного или места, где много людей. Как Сандбанкс в прошлом году. – Я не верю, что будет лучше, если я в конце концов начну продавать картины и стану известной. Я все равно буду чувствовать себя не на своем месте, глупой и неловкой, застенчивой, никогда не буду знать, что сказать, буду запинаться. Молиться, чтобы все поскорее закончилось и я могла вернуться в свое убежище за холстом.

– Кстати, о картинах, – я намеренно меняю тему, – спасибо за все открытки. Думаю, раз ты теперь вернулся, ты уже не будешь их посылать.

– Логично.

Услышав это, я внезапно понимаю, что буду по ним скучать. В моем ящике лежат в целости и сохранности в стопке с фиолетовой ленточкой еще четыре открытки с прошлого года. Изображения песчаных пляжей и переполненных портов. Выслушав претензию, которую я предъявила ему на концерте, вместо общих фраз о том, как он надеется, что я в порядке, или описаний погоды, или привета для папы, он начал писать вдохновляющие цитаты лично для меня.

«Я не боюсь шторма, потому что учусь плавать на своем корабле», – Луиза Мэй Олкотт. Или моя любимая – про то, что нужно стремиться к звездам, а не к огням проплывающих кораблей. Эта меня приободрила, словно Джейк говорил, что быть другим – нормально и прожить жизнь нужно по-своему, не беспокоясь о том, что делают люди вокруг.

Эти открытки меня успокаивали, и мне грустно от мысли, что они больше не придут.

– Нам не пора? – спрашиваю я, отбрасывая печальные думы. Пока мы разговаривали, поезд въехал на французскую землю, и машины перед нами уже трогаются с места.

Джейк заводит двигатель.

– Если когда-нибудь понадобится поддержка на выставке или что-то такое, – предлагает он, возвращаясь к предыдущей теме, – не забывай, что я теперь дома. Я буду рядом.

При этой мысли у меня в теле возникает странное ощущение, и все вопросы, что я задавала самой себе, теснятся в голове, требуют, чтобы их высказали, но я просто говорю:

– Буду иметь в виду, спасибо.

* * *

– Тут так красиво, – выдыхаю я спустя семь очень утомительных часов, глядя из окна машины на густой лес по обеим сторонам извилистой серой дороги.