Брат, найди брата

Вместо будильника я поставил на тумбочку рядом с кроватью телефон, но не он меня разбудил. Проснулся я от того, что холодным своим сухим носом толкала в плечо собака. Пока я приподнимался на кровати пока с удивлением и чуть ли не с ненавистью глядел на телефон, она притащила из прихожей висевший на гвоздике ошейник, положила на коврик и распласталась перед ним на полу, вытянула морду так, что большие ее уши аккуратно расстелились по обе стороны. Внимательно смотрела на меня черными, чуть скошенными глазами, и во взгляде у нее не было осуждения, а было только глубокое, но словно отстраненное от меня раздумье о собачьей жизни вообще: вот, вывел, мол, вчера на пяток минут, а что же сегодня — и вообще не собирается?

И тут он зазвонил, залился почти без промежутков. И без обычных этих вопросов с московской станции, тот ли, не тот ли номер, женский голос свойски спросил:

— Не разбудила? Это Новокузнецк. Тридцать восьмая. Даю трубочку сыну.

— Привет, — сказал я. — Почему ты сразу не позвонил?

— А сегодня пятница, ты забыл? Ты по пятницам отсыпаешься.

О слове «отсыпаться» у него были пока свои понятия.

— Как ты долетел? — спросил я и вдруг понял, что он скажет: «Нормально!»

Он так и сказал.

— Встретили тебя?

— Ну а как же, дядя Витя Вьюшин встречал, а Поздеев на даче.

Значит, про себя уже все-таки сомневался Поздеев, что по-прежнему он — комсорг. Или просто забегался?

— А от кого ты звонишь? От дяди Вити?

— Нет, от Надежды Филипповны. Из ее квартиры.

— От какой такой Надежды Филипповны?

— Она же тебе сказала, тридцать восьмая. Это ее номер на работе.

— И ты у нее дома? А что ты там делаешь?

Голос у него звучал буднично и даже чуть снисходительно:

— Картошку помогаю чистить. Обедать сейчас будем.

А я уже готов был взорваться:

— Слушай, не валяй дурака! Или толком все объясни, или дай-ка лучше трубку Надежде Филипповне.

Все так же снисходительно он предупредил:

— Как хочешь, только ей некогда, у нее вода закипает.

— Откуда он у вас взялся, Надежда Филипповна? — спросил я, когда она взяла трубку.

— А-а-а! — пропела она. — Это я уже сама потом узнала: товарищи ваши сказали ему счет, чтобы домой в Москву позвонить, а он его, конечно, забыл. Попробовал так заказать, а Москва занята, работы много. Он говорит: а можно — одну минуту по срочному? У меня — рубль. А когда фамилию назвал, я девчонкам и говорю: так это же…

И от сердечной, словно мы с ней сто лет знакомы, простоты в голосе мне вдруг сделалось так спокойно.

— А что ты делаешь, я спрашиваю? — продолжала она рассказывать. — Говорит, город смотрю. А ты обедал? Нет, не обедал. А я как раз собиралась борщ сегодня варить. Пойдем, говорю, накормлю тебя, от меня и позвонишь…

Я стал было говорить что-то такое: спасибо, мол, конечно, большое спасибо, но чего это вдруг ни с того ни с сего парня баловать, какой еще борщ!.. Но этот ее тон, не только из-за расстояния не потерявший теплоты, но будто набравший ее еще больше, совершенно обезоруживал.

— О-ой, вы скажете! Ну, какое это летом баловство!.. Наконец-то и к нам пора пришла, все поспело, всего понавезли, вы бы на базаре видели. Чего его сейчас не сварить?

Там у них, видно, и в самом деле закипело, кто-то наверняка позвал ее, может быть, Жора, и она опять ойкнула.

— Ну, сбежит! Передаю ему трубочку.

— Слушай! — сказал я ему уже весело, но как бы и с осуждением. — Ты, я вижу, там неплохо устроился!

Он ответил:

— Нормально. А что?

— Да нет, ничего. Как тебе город?

— Громадный город! Я и не думал, что он такой! А ты меня все в Майкоп да в Майкоп!

Ну конечно, это я. И силком отправил его туда. И заставил бросить там дружка, выпросить тридцатку у бабушки, чтобы к девочке в Коктебель слетать, давно не виделись, — тоже я!

А он частил:

— А завод какой! В самом деле — отгрохали!

— Ты уже был там, что ли?

— Дядя Витя сам на бюро, а меня к какому-то дяде в машину посадил, по дороге нам встретился, и он меня провез по заводу, Александр Петрович.

— Какой Александр Петрович? Как фамилия?

— Не знаю. Он сказал, что ты знаешь. Он тебе привет передал.

— Ну и что тебе на заводе — больше всего?

— Улицы!

— Нет, на заводе?

— А я и говорю: «Доменная». «Улица коксохимиков». «Улица сталеваров».

— А-а, — сказал я. — Эти улицы! А еще?

Он слегка подумал, я даже представил, как он хмурится, чтобы нужное слово подобрать:

— Понимаешь что: тут все работают!

— Во-он как! — уже насмешничал я. — А должны были выйти тебя встречать, что ли?

— Нет, просто когда мы были в Краснодаре на практике, там все стояли, курили… Да и в Москве на заводе были. Тоже стоят и курят. А тут работают. Как будто им некогда!

Хотел было его тут же повоспитывать, сказать что-либо суровое о пролетарских — не забывай, брат! — традициях Москвы, но вдруг представил, как улыбается сейчас, рот до ушей, какая-нибудь молоденькая, соединившая их со мной телефонисточка, как она тает вся — бальзам ведь на душу, сукин кот, льет! А то его там не заслужили!..

И я сам расплылся и только сказал ему:

— А ты думал?! Там так.