Брат, найди брата

Над площадкою надрывался динамик: «Дежурных на проходах в зону надвига доменной печи просим усилить контроль… Надо, товарищи, быть построже. Лицам, не имеющим пропусков в зону надвига, предлагаем немедленно покинуть монтажную площадку… Тех, у кого есть пропуска, просим быть повнимательней. Отойдите, товарищи, от путей надвига, не мешайте работе монтажников…»

Полосухин посмотрел на часы.

— Сейчас нам монтажнички расскажут, как дела! — кивнул Брагин на подходившего к ним Васильева в прорабском брезентовом плаще поверх полушубка.

— Что-то вы и в самом деле задерживаетесь, — негромко сказал Перчаткин подошедшему. — Обещали начать в четырнадцать, а скоро шестнадцать, вот-вот уже темнеть начнет.

— Петр Игнатьич никак не переобуется, — сказал этот, в плаще.

Перчаткину показалось, он не расслышал:

— Что-то?

— Бригадир монтажников. Петр Игнатьич. Он пока не переобуется, мы ни один подъем не начинаем… А тут что-то очень долго…

Брагин усмехнулся:

— В каждом деле свои гиганты мысли! — и крутнул пальцем около виска.

— Почему же? — возразил Полосухин и обратился к начальнику монтажников: — А можно на него хотя бы одним глазком?

— А почему нет?

И все потихоньку двинулись вслед за Васильевым.

В просторном тепляке на длинной и широкой тесовой скамейке сидел пожилой человек в шерстяных, домашней вязки, носках, держал в руках сапог с застежкой на голенище, задумчиво рассматривал. Второй сапог стоял у ног его на полу, а на скамейке лежали телогрейка, шапка, монтажная каска, подшлемник. На столе в пол-литровой эмалированной кружке исходил парком чай.

Напротив него сидел другой монтажник, покуривал. Мирно текла беседа.

— У меня вот по материнской линии один из дедов — не родной, правда, двоюродный — тоже сапожник был… Он рассказывал: встречает, говорит, его на улице заказчик — купец подвыпивший… Это еще в старое-то время. Встречает и, значит, кулачищем своим прямым адресом — в Харьковскую губернию, в город Мордасы!.. Дед: за что, мол, кричит?! Неужто плохие сапоги сшил?.. А тот: да нет. Не потому, что плохие, а потому, как слишком вышли хорошие: носить надоело, а выбросить жалко!.. Какая была работа!

— А другой случай возьми, — начал было второй.

Но тут распахнулась в тепляке дверь, вошел начальник монтажников, а вслед за ним и Полосухин, и остальные заводчане.

— С тобой, Петр Игнатьич, товарищ из министерства хочет познакомиться.

— А-а, — протянул тот равнодушно, но глянул на Полосухина оценивающе. — Тоже ничего… из министерства.

— Когда, Петр Игнатьич, начать думаешь? — сказал Васильев.

— Да я вот соображаю: отложить, может?.. Надвижку?

— Погода? — понимающе спросил Перчаткин. — Метель?

— А что нам погода? — переспросил бригадир. — Тут другая забота… Думаю, фундамент под роликами все же не выдержит.

На лице у начальника монтажников промелькнуло: Петр Игнатьич в своем репертуаре, мол. Знаем мы эти штучки.

Но Полосухин насторожился:

— Это почему же, любопытно?

Однако старый монтажник был, видимо, из тех, кто любит сам задавать загадки, а не отвечать на них. Показывая пальцем на окошко, сказал неторопливо:

— А ты вот, мил человек, из министерства — ты глянь-ка на площадку повнимательней, да потом и пораскинь-ка хорошенечко: почему?!

По заснеженному шоссе за городом мчится «Волга». Рядом с водителем Валерой сидит явно расстроенная чем-то Эмма Борисовна.

Вдруг она словно на что-то решилась:

— Остановите, Валерий!

Они остановились.

— Поехали обратно!

— На дачу? — удивился он.

— На дачу, да. И поскорей!

— А кто же этого врача встретит?.. — и он смотрит на часы. — Самолет уже вот-вот!

— Ничего-ничего!

Валерий явно тянет:

— Человек из Москвы как-никак… знаменитый доктор.

— Там есть кому встретить его, Валерий!.. Поворачивайте!

Машина не заводилась. Водитель вышел, открыл капот. Но в мотор он, однако, не заглядывал. Укрывшись за поднятым капотом, снова посмотрел на часы, и по лицу его было видно, что он над чем-то размышляет…

— Плохо дело, — сказал, вернувшись в кабину. — Боюсь, что она не заведется.

— И нам тут придется всю ночь куковать?

— Вообще-то по этой дороге мало кто ездит.

— Та-ак! — сказала Эмма Борисовна таким тоном, что ясно было: оправдываются ее худшие подозрения.

— Это я уж по старой памяти хотел тут проскочить, — миролюбиво говорил водитель, и непонятно было: то ли это обстоятельство огорчало его, то ли почему-то радовало. — А так сюда и палкой никого не загонишь… Она посмотрела не него испытующе:

— А если я дам слово, что я не стану мешать?..

— Николаю Фадеичу? — поймался Валера.

— Заговор! — всплеснула она руками. — Самый настоящий заговор!.. И против кого?.. Кто всю жизнь был с ним рядом, кто пытался, как мог… Заговор! И вы, Валера, кому я всегда безгранично верила, — и вы с ними тоже заодно!..

— Я с Николай Фадеичем заодно. И больше ни с кем.

— Даю вам самое благородное слово! — сказала она чуть торжественней, чем надо бы, и все-таки достаточно горячо и искренне. — Я только прослежу, чтобы они его одели как следует!.. Чтобы захватили все лекарства… И тогда я буду спокойна!.. И тогда вы снова можете везти меня хоть в аэропорт, хоть на этот пустырь… прошу вас, Валерий!