Брат, найди брата

— Стопоры убрали, токо тросы натянули — она, как миленькая!..

— Без домкратов тронулась, а?!

— Проспорил, братцы!..

— Такая махина, а как бычок на веревочке!..

— Слушай, а как мы им вчера врезали, а?!

И еще один треух запоздало взлетел в воздух. Упал потом к ногам Петра Игнатьича. Не отвлекаясь, он только посильней натянул свою шапку. Стоял, вглядываясь куда-то в основание гигантской печки, и рукой без перчатки тихонько словно подманивал ее к себе, подманивал…

Наконец-то и Максиму удалось развязать узелок на своей шапке. Стащил и бросил куда-то за себя, чуть было не сбил очки с носа доктора Райха. Всем миром они бросились подбирать шапку, надевать на мальчонку. Только опять укутали шею, только чуть успокоились, он содрал шарф со рта, громко закричал:

— Деда, дай мне скорее много денег!.. Дай денег, деда.

Веденин, которого поддерживали Зоя и Ступин, слегка наклонился к внуку, не без удивления спросил:

— Зачем тебе деньги?

Захлебываясь от возбуждения, Максим тянул руку к толпе, которая суетилась у самой полосы надвижки.

Там ребята-монтажники подкладывали под ролики, по которым скользила печь, медные и серебряные монетки, потом выхватывали их уже с другой стороны роликов, уже совершенно расплющенные, овальные…

Дед растерянно похлопал себя по карманам, но его выручил Ступин. Протянул мальчишке металлический рубль.

Вдвоем шагнули поближе к роликам. Страхуя мальчишку, Ступин подождал, пока расплющится рубль.

Максим бросился к деду, разжал кулак:

— А, деда?! А?!

Снова зажал раскатанный рубль и сунул кулачок под пальтишко.

Полосухин и Перчаткин одевались около вешалки в небольшой прихожей банкетного зала в доме отдыха металлургов.

На миг приоткрылась дверь в зал, в прихожую вышел Брагин.

— Значит, все-таки решили побеспокоить Николая Фадеича?

— Пожалуй, это нехорошо с моей стороны, если бы не сделал попытки повидаться с ним, — сказал Полосухин. — Можно — можно, а нет — нет, но побывать рядом и хотя бы не справиться о здоровье… Мало ли что когда-то…

— Кто старое помянет, — примирительно развел руками Перчаткин.

— Слушай, а что это на тебе пальтишко продувное какое-то, — и Брагин озабоченно и дружелюбно потрогал и рукав, и плечо. — Надо будет сказать Маше, чтобы она за тобой приглядывала… Не простудишься?

И Перчаткин, хоть он ничего не понимал, тоже ненароком коснулся плеча Брагина:

— Побудь пока с ребятами… Побудь.

Вдвоем Перчаткин и Полосухин шли по той самой аллее, по которой прогуливались обычно Веденин с Райхом и Максим с лошадью.

— Мое дело сообщить тебе, дружище, что в министерстве имеют виды на тебя, — расслабленно говорил Перчаткину Полосухин. — А решать, естественно, это уж твое дело… Одно могу сказать: сейчас, пожалуй, самое время… Имею в виду: решать.

Потом они стояли у веденинского коттеджа, и Перчаткин старательно нажимал на кнопку звонка…

Вышла Эмма Борисовна, довольно удачно изобразила и удивление, и радость, но приглашать их не стала:

— Поймите, Вячеслав Дмитрич, режим есть режим…

— Да-да, конечно, здоровье — прежде всего…

— И потом, он сейчас просто-напросто спит.

— Передайте, когда он проснется, и нижайший поклон… от одного из учеников. И самые добрые слова.

— Непременно передам! — держалась она, как в лучшие свои времена. — Непременно!

Веденин и в самом деле спал.

Спал на полушубках и ватниках, брошенных на широкую скамейку в тепляке у монтажников. В ногах у него с кружкой чая в руке сидел Виктор Карлович.

На такой же скамейке у противоположной стены сладко посапывал Максим, сжимавший в кулаке свой расплющенный металлический рубль, и около него, тоже с чайком в руках, сидела Зоя, а за столом, на котором стоял «артельный» алюминиевый чайник, расположились Нина Павловна, Ступин и Васильев — даже здесь, в наполненном жаром от раскаленного «козла» вагончике, он не снял своего спрятанного под брезентовым плащом кожуха, а только расстегнул пуговицы.

— Ты как цыган! — сказал ему, трогая полу кожуха, сидевший рядом Ступин. — Холод ли, жара ли….

— А я и есть цыган! — рассмеялся Васильев. — Разве нет?.. На Кольском я был на монтаже, в Норильске был… в Джезказгане. В Караганде. В Петропавловске…

— В Казахстане?

— Нет, на Камчатке.

— И я — цыган! — задумчиво и печально сказал Райх.

— Вы-то почему? — усмехнулся Васильев.

— Когда мне было два года… всего два!.. отец увез меня из Германии в Соединенные Штаты. Из Вестфалии в Западную Вирджинию… А когда мне было десять, мы приехали в Сибирь. Отец мой один из первых записался тогда в АИК — автономная индустриальная колония… она так и называлась «Кузбасс», вы слышали?..

— Так вы, выходит, американец? — чему-то обрадовался Васильев.

Старый врач печально сказал:

— Я — цыган!.. Я потом всегда — вслед за ним.

И глянул на спящего Веденина, и всем вдруг стало понятно, отчего Райх так грустно об этом говорит…

Вошли с ног до головы облепленные снегом Петр Игнатьич и молодой монтажник, совсем мальчишка, стали отряхиваться, и старик сказал чуть ли не в сердцах:

— Ума не дам, что оно творится!

Хорошо знавший своего бригадира Васильев заранее усмехнулся:

— Чем нас хочешь порадовать?