Братья-рыцари и камни Гроба Господня

«Нет! Это решительно невозможно! Мои придворные — даже если это и кто-то из членов королевского совета — уже давно не знают меры! Сегодня же большая королевская охота! Неужели меня нельзя оставить в покое хоть в это утро?! Если это Мариньи с каким-нибудь докладом или своей, всегда заполненной проектами ордонансов папкой, то… — Господь-вседержитель — мой свидетель — прикажу ему сегодня остаться в замке. Ничего страшного: будет знать, как отвлекать меня в неурочные часы! Он, я смотрю, взял себе за непреложное правило: заходит ко мне всякий раз, как только посчитает нужным это сделать!..» — король Франции Филипп Красивый представил себе, что на пороге его покоев стоит коадьютор, с готовыми на подпись документами и досадливо вздохнул.

Кому-кому, а Мариньи отказывать в аудиенции не стоило — он был дьявольски умен и прозорлив, а с тех пор, как занял должность коадьютора Франции, сделал так много, что у Филиппа иногда закрадывалась мысль о том, что этого норманнского рыцаря ему послало само Божественное провидение: «Ну, хорошо: если это действительно он — подпишу всё, что он принесёт, и на этом, на сегодня — всё! А вообще-то: с этим надо заканчивать! Ангерра́н, конечно — одна из опор моего трона, и его советы многого стоят, но если он когда-то забудет, что хвост не должен управлять собакой, то — видит Бог — закончит плохо и сам же будет в этом виноват: не надо королям так назойливо показывать свою необходимость…»

Только что прочитанный раздел лежащей перед Филиппом книги, а это был трактат Пьера дю Буа «Supplication du peuple de France au roy contre le pape Boniface le Ville» — «Мольба народа Франции королю против папы Бонифация ле Виля», навел короля на мысли о его ближайших советниках.

Мысли эти нынешним утром пришли к нему не впервой. Он думал о своих советниках постоянно, ибо был не только «красив», как считал его народ, но и достаточно «мудр», как считал он сам или — «хитёр» — как считали его враги.

На убеждённый взгляд Филиппа Красивого, его ближайшее окружение тем-то и отличалось от его дальнего окружения, где были одни лишь только враги — явные и скрытые, что оно… — было к нему «ближе». Один раз кто-то из его братьев — принцев крови — то ли Людовик д’Эвре, то ли всё подмечающий Карл Валуа — метко пошутил насчёт этого, сказав, что разве то окружение, что «ближе» — можно считать менее опасным, если это всё равно — «окружение»?..

Филипп эту шутку воспринял всерьёз и хорошо запомнил. А запомнив, со временем сделал выводы и выработал определённый план действий. Да, за последние десять лет он много сделал для того, чтобы в его окружении постепенно появились люди, чьё благосостояние напрямую зависело от его воли. Для существовавшей в Западной Европе практики укрепления монаршей власти это был очень сильный ход, воспринятый и понятый далеко не всеми, но от этого не ставший менее сильным.

Однако «старая» знать всегда оставалась для него опасной — своими заговорами, претензиями, своей кровью… именно поэтому он, год за годом, упорно ограничивал её, лишая части привилегий и упорно окружал себя «новой», благодарной ему за это знатью. И пусть острословы, такие как «необузданный правдолюбец» Жоффруа Парижский и сочиняли про него незлобные памфлеты, в которых говорилось, что «государь окружил себя рыцарями с кухни», на этих самых безродных рыцарей, Филипп Красивый, как раз и полагался больше всего.

На них, да ещё на ближнем доверенном круге из таких же, верных ему «рыцарей с кухни» и «советников с пекарни», всё и держалось. Взять хотя бы Гийома де Ногаре — поднявшегося до главного королевского советника из рыцарей Тулузы или того же Ангерра́на Мариньи — вышедшего родом из мелкого норманнского рыцарства — более преданных ему людей, чем эти двое, королю Франции найти было трудно, однако…

Однако государство Филиппа Красивого росло и крепло. При Капетингах оно расцвело, стало сильнейшим и самым организованным королевством Западной Европы. Как следствие этого: им нужно было непрерывно и качественно управлять — ежедневно контролируя и надзирая за всем, начиная от неспокойных границ и заканчивая финансовыми потоками и духовной жизнью.

Делать это из одного Консьержери, опираясь лишь только на таких, как де Ногаре и Мариньи, становилось всё труднее, поэтому число людей, в руках которых, благодаря усилению государства, сосредотачивалось всё больше и больше власти, постоянно росло.

Такая тенденция настораживала Филиппа и всё чаще заставляла его, вот как сейчас, серьёзно задумываться: «Довольно странно получается: чем сильнее моя власть, чем сильнее трепещут предо мной мои враги — тем выше себя возносят мои бальи, сенешали и советники! Неужели они не понимают той простой истины, что они сильны лишь при сильном короле и никак не наоборот?! Надо будет напомнить — и им, и баронам, и этим, всегда всем недовольным клирикам — о том, что „король не обязан своей королевской властью никому, кроме своего меча и самого себя“. Да… пожалуй, я так и сделаю… — для этого мне нужен лишь повод и тот, на чьём примере я им всем преподнесу сей жестокий урок…»