Братья Ждер

Вот о чем извещали, то двигая крыльями, то застывая, ветряные мельницы на приднестровских холмах. Эти знаки были видны до самых Сорок. Легкая тень улыбки мелькнула на лице князя при этой вести. Посоветовавшись с военачальниками, он тут же решил двинуть свою рать на юг, поближе к Днестру — до места соединения с вышедшими из лесных укрытий отрядами молодого боярина Раду Гангура. Если на второй и третий день княжьим и местным конным полкам удастся поставить этот подвижный невод между грабителями и днестровскими бродами, то, значит небо вознаградило их усердие.

Еще не совсем стемнело, когда двинулись в путь ряды ратников, получивших повеление идти всю ночь по холодку. За ним последовал и князь с отрядами латников и пушками.

Конюший Симион со своими служителями, захватив с собой Ионуца, двинулся за князем. Чтобы уберечь меньшого от гневного взгляда господаря, Симион держался особняком от придворных. Лишь на второй день утром князь, сделав припал в долине Кэлмэцуя, прислал за ним, велев ему явиться со «всем хорошим и дурным, что при нем имеется».

Ионуц робко шагал за спиной брата. Он не поднял лица к высокому повелителю и не ответил на дружелюбную улыбку княжича. От тоски его лицо осунулось, глаза потускнели. Сабельный удар, поцарапавший ему висок, рассек и кунью метку, Этот кровавый след и мрачный испуганный взгляд придавали ему какой-то странный вид. Рану он не перевязал, стыдясь, как бы его не сочли бабой и неженкой. Он и не промывал ее, ибо этого не дозволяли лекарские порядки батяни Симиона, По его приказу Георге Ботезату смазывал ее утром и вечером настоем зверобоя.

— Как мне быть, батяня Симион? — вздохнул Ионуц.

— Прежде всего молчи, — посоветовал ему конюший, — и готовься достойно поработать саблей рядом со мною, как я учил тебя в Тимише.

— Хорошо, батяня.

Но Маленький Ждер не думал о том, как будет драться в близком ратном деле. Он пытался представить себе, что последует после битвы. Мысль о возможной гибели не волновала его. В двадцать лет человек мнит себя бессмертным. Он боялся, что гнев князя может разлучить его с Настой. Вот если бы совершить такой подвиг, чтобы господарь похлопал его по плечу и сказал: «Проси, Ждер, все что угодно твоей душе!» Но известно, что князь редко говорит подобные слова и от своих решений никогда не отступает. Единственный выход в том, чтобы татары похитили княгиню Тудосию и княжну Насту. Тогда они сохранят свою жизнь. А уж он, Ионуц, совершит сказочные подвиги, найдет их и вырвет из когтей драконов и людоедов.

Конечно, куда проще было бы подумать, что обе женщины перед лицом опасности, грозящей им либо со стороны князя, либо от татарской орды, поспешат укрыться от беды у родичей в ляшской земле. Но, допустив такую мысль, Ждеру пришлось бы мириться с тем, что он навеки потерял Насту. Ведь от родичей в Польше было бы труднее вырвать Насту, чем от татар.

В ночь на двадцатое августа братья отдыхали, лежа бок о бок в густой траве ложбины, лицом к звездам, слушая, как похрустывает трава на зубах коней. Конные полки господаря тоже отдыхали в соседних долинах. Князья со свитой сделали привал в роще у Гнилой Яблони на краю Сорокских степей. Придворные разбрелись кто куда по необжитым просторам, где коням было вдосталь корму. Бесчисленные, как звезды на небе, букашки шелестели на бескрайних просторах в свежей траве, пробившейся сквозь заросли старой. Здесь еще никогда не звенела коса. До ближайшего поселения надо было идти не меньше суток. На этих просторах паслись дикие овцы с тринадцатью ребрами. Иногда, в бесснежные зимы, сюда добирались зубры. Но больше всего тут было волков, безжалостных гонителей дичи.

Едва уловимый звон поднимался с земли к звездам, и сквозь этот звон второй конюший Симион Ждер услышал, как меньшой горестно вздыхает в третий или в четвертый раз.

— Ты спишь, Ионуц? — спросил он.

— Не сплю, батяня Симион.

— Сдается мне, Ионуц, что ты взвалил на себя тяжелую ношу.

— А я вижу, батяня, что государь отвернулся от меня.

— Я говорю о другой ноше, дружок. Какие у нее глаза? Черные или карие?

Маленький Ждер закусил губу. Сердце у него сжалось.

— Ответь мне, правильно я угадал?

Ионуц молчал.

— Что же, тогда давай и я вздохну, — пробормотал Симион. — Эта напасть и это страдание — как черная оспа. От нее никому нет спасения. Если выйдем невредимыми из завтрашнего боя, то отвезу тебя к отцу Никодиму или к мамане на исповедь.

— Я могу исповедаться и тебе, батяня, — прохныкал меньшой и, повернувшись на бок, прижался лбом к груди брата.

Второй конюший опустил веки и молча выслушал рассказ Ионуца. Когда тот кончил, он открыл глаза и увидел звезды сквозь пелену слез.

— Меня не так уж печалят твои горести, — сказал он, обхватив брата за шею и прижимая его к себе, — и не сердят те глупости, какие ты наделал. Горестно мне, что ты еще не возмужал, и боюсь, как бы не потерять тебя.

В этих последних словах Ионуцу послышался плач конюшихи Илисафты. Но он знал, что не может освободиться от своего любовного недуга и от своего греховного безумия. Страсть владела им, как неодолимая сила стихии.