Братья Ждер

— Оно и видно. Ну ничего, стоит отцу Никодиму прочесть над тобой молитву, и недуг как рукой снимет. Занемог я как-то гнилой горячкой, так оп своими молитвами исцелил меня. И другой раз потерял я шестьдесят грошей, и взяла меня великая печаль. Так он прочитал молитву, и обрел я утешение, а оно куда дороже тех денег, тем более что на том свете воздастся мне за потерю сторицей.

— Я другое потерял, брат Герасим.

— Что бы ты ни потерял, найдешь.

— Когда?

— При втором пришествии. Тогда уж ничего не утаишь. Тогда-то откроются мои воры, и вернется ко мне мое богатство. Придут и положат его к ногам моим. И прибыток мне будет.

— Что ж, подождем до второго пришествия, — покорился юноша, следуя с опущенной головой за братом Герасимом к дереву, где стояло ведро с водой.

Братья ждали его на крыльце. Вода смыла с его лица маску пыли. Но теперь в косых лучах солнца оно выглядело еще более грустным, и глаза, обведенные тенью, еще более запавшими.

Иеромонах опустил руку на его голову.

— Ионуц, брат мой, — мягко проговорил он. — Больно стало мне и Путне, когда я увидел эти глаза. Но каково будет старикам, когда ты явишься в Тимиш? Недуг твой тяжек, как я понял из слов Симиона. Но он пройдет. Ты должен исповедаться. А я вымолю для тебя у всеблагого терпения и мужества.

— Хорошо, батяня Никоарэ и отец Никодим.

Горько заплакав, Ионуц прижался к Симиону. Тот похлопал брата по плечу, поставил его на колени под епитрахиль иеромонаха и торопливо сошел по ступенькам во двор.

Отец Никодим терпеливо и осторожно расспросил своего младшего брата, мягко укорил за дурные поступки. Затем прочел ему в книге с кожаным переплетом слова прощении. У юноши немного отлегло от сердца, он печально улыбнулся своему брату.

К этому времени вернулся и конюший Симион.

— После целого дня воздержания голодным полагается пища, — сказал он с притворной веселостью, кинув мимоходом взгляд на меньшого брата. — Брат Герасим принесет нам сейчас уху и жареные грибы. Он-то готовил эти яства для себя, но я уверил его, что нам они тоже не повредят. Всякий знает, что нет рыбы вкуснее немцишорского гольяна.

Монах и конюший развеселились. Ионуц сморщил лицо, делая вид, что тоже радуется. Отец Никодим покачал головой, многозначительно взглянув на Симиона.

— Господи, усмири души возмущенных, — шепнул иеромонах.

Ионуц ответил косым взглядом.

Сели за стол. Брат Герасим принес ужин. Иеромонах благословил трапезу.

Они молча ужинали на крыльце, озаренном закатным светом погожего осеннего дня, как вдруг раздался стук копыт по каменистой тропинке. У ворот остановился всадник. Ионуц вскочил, точно ужаленный, оттолкнул от себя пищу.

— Сиди спокойно на своем месте, полоумный, — сурово укорил его отец Никодим. — Не торопись навстречу дурным вестям.

Ионуц остановился в нерешительности, потом вернулся на свое место и, опустившись на скамью, уронил голову на руки. Судя по лицу Татару, вести были нерадостные. Оставив коня под навесом, Ботезату с мрачным и нерешительным видом подошел к господину. Сняв кушму, он с досадой поскреб в затылке.

— Подойди, Ботезату, и рассказывай, — приказал ему Симион.

— Честной конюший, — ответил служитель — побывал я, как было велено, в ионэшенской усадьбе и не застал там княгиню Тудосию. Как только случилась известная вам заваруха, она не стала дожидаться утра. Велела запрячь коней и укатила с дочкой к родичам в ляшскую землю.

— К каким родичам?