Бремя имени

Вскоре дождь прекратился, и утих ветер. Где-то вдалеке снова палили пушки. В город входили красные…

1936

Гителе

иевские чулочники, как и я, случайные гости шамеса[38] Менахема Бера, разложив на мешках с товаром свой ужин — селедку и помидоры — ели и переругивались.

Я вышел на улицу. Стоял месяц элул[39]. К вечеру похолодало, и у меня озябли ноги. Ветер сбивал в кучи и гнал слетавший с деревьев рыжий пух. Край заходящего солнца скользнул за флагом, висевшим над зданием исполкома, полыхнул напоследок и исчез.

Наш городишко лежал предо мною как на ладони. Дети грызли яблоки, мамы сидели на скамейках, вдавливаясь в них отяжелевшими задами и широко расставив ноги. Все было как прежде, в былые времена, — женщины неутомимо чесали языками, густо сдобренными пылью грязных сплетен, кружившей вокруг окрестных домов. Их голоса время от времени заглушали звуки оркестра, гремевшего в саду «Красная звезда». Рваная афиша на стене кинотеатра крикливо оповещала о фильме «Медвежья свадьба». Базарная площадь опустела. Далеко за горизонтом тянулись поля, изрезанные сухими бороздами.

Я вернулся к Менахему и перекинулся с ним парой слов. В синагоге, что стояла рядом, закончилась вечерняя молитва. Тем временем торговцы свернули свои товары и пошли к станции, торопясь на ярмарку в ближний городок. Менахем сгреб брошенные ими остатки еды и с видимым удовольствием подобрал последние крошки.

— Погулял? — спросил он, метнув в меня одним глазом. Второй его глаз был неподвижен и смотрел печально. — Сдается мне, товарищ еврей, что кровь твоя забурлила… Сорок лет, что я здесь живу, только и разговоров, что о бабах… Все на них свихнулись! Каждому подавай, да такую, чтоб…

И повел меня Менахем Бер к проститутке Гителе.

Мы пошли коротким путем — мимо Комсомольского клуба, бани, по кривым запутанным улочкам и вышли к покосившемуся домику, где жила эта Гителе.

Когда мы вошли, она сидела за столом посреди комнаты, склонившись над опустевшей миской. Ее лицо, фигура и глаза — все выражало тоскливое равнодушие. Темные волосы подчеркивали мягкий овал лица. И вдруг — не знаю — показалось ли мне, но во взгляде, брошенном на меня из-под прикрытых век, мелькнул забытый, но знакомый свет. Я сразу его вспомнил — это был тот самый, гревший меня в детстве свет, что вспыхивал в глазах рассеянных по миру сынов Израилевых, на который я, босоногий мальчишка, бежал что было сил…

— Гителе! — сказал ей Менахем. — Этот еврей желает побыть с тобой!

— Я хочу узнать тебя, Гителе, ибо в дни молодости я писал для тебя стихи, и вот теперь, темноволосая дочь Израиля, я беру тебя на всю ночь.

— Три! — назвала она цену и повела меня в другую комнату.

Резкий запах нечистого белья ударил мне в нос. Она молча сняла с себя платье и легла на кровать. Блеснули ее смуглые круглые плечи. Я присел рядом и замолчал.

— Чего же ты ждешь, пан? — удивленно спросила она.

Скинув пиджак, я обнял ее теплые плечи. В глазах проститутки шевельнулось любопытство и тотчас же погасло.

— Гителе! — шепнул я, охваченный нежностью и жалостью. Ее ступни коснулись моих башмаков. — Я еще тогда поклялся, Гителе, что найду тебя, склоненную в молитве у Стены Плача. Но вместо того я встретил тебя здесь, моя маленькая сестра, в доме разврата, где ты за три рубля отдаешься первому встречному…

— Сними ботинки, пан, — тихо произнесла она, — мне холодно.

— Это было в другом городке, Гителе, я был тогда совсем мальчик, и впервые познал любовь к маленькой дочери моего народа. Она радовалась свету звезд, а я, не помня себя от счастья, целовал собственные пальцы, но ее раздавили, погубили, совсем еще девочку…

Сбросив башмаки, я навалился на Гителе и приник к ее губам. Она расстегнула пуговицы на моей рубашке и прижалась щекой к моей груди.

— Ну что ты, как старик, все говоришь да говоришь? Чего ты ждешь?

Пошарив под тюфяком, она вынула залежалую шоколадку и отломила два кусочка.

Потом мы занялись любовными утехами, а после оделись и вышли на улицу. Было темно. Осенний ветер погасил на небе звезды и, налетев на нас, чуть было не сшиб с ног…

В ночь вламывались удары барабана, гудевшего все в том же саду. Звучала музыка, и мы пошли навстречу звукам, через поле и бурьян. А ночь густела и накрывала нас, словно желая проглотить.

— Странный ты! — усмехнулась Гителе, — возишься со мной, будто я твоя невеста!..

Мы вошли в сад «Красная звезда» и стали прогуливаться. Парочки с интересом поглядывали на нас и, не стесняясь, отпускали насмешливые шутки. Вдруг какая-то бойкая девица, с лицом, похожим на ощерившуюся крысу, бесцеремонно оттеснила Гителе и встала между нами.

— Эй! Над тобой все потешаются! — грубо сказала она мне, ощерив зубы. Мне показалось, что эти оскаленные зубы вонзились в мое сердце.

— Это же шлюха Гителе, дочка Менахема!

— Дочка? — ошарашенно спросил я, и предо мною возникли его глаза — один печальный, а другой хитро подмигивавший.

— Да, дочка! — закивала девица. — О ней весь город говорит!..