Бремя имени

Наконец они убрались, вытянув у Натальи деньги. В доме сделалось темно и тихо. Вот и закончился этот день, — Господи, спаси и помилуй! Наталья заперла двери и вызволила Ниночку из-под кровати, задвинула шторы на окнах, зажгла лампу. Теперь можно было и покормить ребенка. А на столе — борщ, картошечка, яблочки, медок, — ешь, дочка! Ниночке очень нравился мед, она макала хлеб в баночку с медом и ела, макала и ела… Девочка успокоилась, вот и куклы ее рядом, Маруся да Катя. Маруся — побольше, она за старшую сестру. И еще у Ниночки есть коляска на двух колесах. Только Наталья не велела ей играть с коляской — от нее шуму много — и забрала у ребенка все «шумные» игрушки. Так-то, дочка, сидеть тихо и говорить шепотом.

Вдруг в дверь снова сильно постучали. Опять кого-то черт принес!

— Открывай, Наталка! — донесся грубый голос. Это пришел брат хозяйки, Иван. Наталья сделала знак ребенку, и Ниночка снова забилась под кровать, прихватив с собой хлеб и мед. Девочка со всей серьезностью отнеслась к этой своей новой жизни в темноте, что обрушилась на нее. За окном остался мир, где хозяйничает ветер, сшибает с ног неугодных, с посвистом проносится по полям и лесам… А здесь тьма-тьмущая, и девочка вступила в нее с полным ртом сладкого, намазанного медом хлеба. Вскоре она заснула.

Меж тем брат и сестра повели свой неторопливый разговор. Дом Ивана стоял неподалеку, но так уж повелось, что он никогда не был желанным гостем у своей сестры. Когда он напивался, что случалось часто, он лез к женщинам, задирал мужиков и все норовил кому-то вмазать, — словом, он ничем не походил на Наталью с ее скромным и тихим нравом.

— Ну что, германцы у тебя были?

— Были.

Наталья поставила перед ним борщ и бульбу, налила стакан водки. Иван тут же «принял» полстакана.

— И чего? — допытывался он, — жидов искали?

— А что тебе жиды плохого сделали? Обидели тебя когда-нибудь?

Допив стакан, Иван замычал от удовольствия.

Вдруг Ниночка во сне громко крикнула.

— Это кто? — удивился Иван.

— Да сядь ты, никого!

Иван схватил со стола лампу и поднялся. Тень его, во весь рост припечатанная к стене, была страшна. Ниночка снова что-то пробормотала во сне, и Иван пошел на звук. Обнаружив укрытие, он радостно всполошился:

— A-а! Вот где ты прячешь жидовочку! Дура! Ты соображаешь, что тебе будет за это? Сдай ее сей же час в комендатуру!

Свет лампы упал на лицо спящего ребенка.

— Иди отсюда, Иван, не твое это дело! — заволновалась Наталья.

— Не-ет уж! Мое это дело! Их всех надо уничтожить, все их проклятое семя!

— Ребенок не виноват, Иван!

Она отняла у него лампу и повела к столу. Он тут же жадно набросился на еду, уничтожил все до последней крошки.

— Ты, Наталья, глупая женщина, — заметил он, насытившись. — Жизнью рискуешь!

— Ребенок тут ни при чем! — твердо повторила она.

— Ну-ну! А то гляди, быть беде!

Захмелев, он с трудом поднялся и ушел. Снег в последний раз хрустнул под его ногами.

Наталья заперла дверь, отодвинула кровать и подняла спящую девочку. Осторожно, чтобы не разбудить, она раздела Ниночку, сняла башмачки, платье, детский лифчик с резинками. Девочка крепко спала и даже не шелохнулась. Цепочка с талисманом обвивала ее шею. Этот талисман каббалиста, рабби Ицхака Лурии, — да будет благословенна память его! — спасет ли он ее? Сотворит ли чудо, когда будет казаться, что уже нет надежды?..

Постояв над спящей девочкой, женщина несколько раз перекрестила ее.

— Господи Иисусе Христе! Спаси ее и помилуй! — просила она. И кто знает, может быть, в то время, когда она молила своего Бога, у изголовья девочки стоял святой ха-Ари и печально качал головой…

В воскресный день Наталья Гавриловна заперла девочку на ключ и пошла в церковь, думая по дороге, как бы ей поскорей переправить ребенка в надежное место. Была у нее одна родственница со стороны мужа, и Наталья Гавриловна очень на нее надеялась. Делать это надо было быстрее, ибо кто-кто, а Наталья-то знала, что братец ее, пьяный, и впрямь не разбирал, где право, а где лево. Трезвый же он, пожалуй, был еще опаснее… Так размышляла Наталья Гавриловна, спеша в церковь в самом начале зимы одна тысяча девятьсот сорок первого года, в месяц кислев, сошедший на благословенную украинскую землю. А утро выдалось безоблачное, яркое солнце заливало все окрест своим радостным светом, и с пригретых сосулек, свисавших с крыш, гулко капало…

Запертая в доме Ниночка играла со своими куклами. Вон Маруся посадила на колени меньшую, Катю, ласково ее укачивает и поет колыбельную. «Баю-баюшки-баю, все зверюшки спят в лесу…» — грустно и тихо поет кукла Маруся. Ведь Нина уже большая девочка, она знает, что никто не должен услышать ее голос — иначе придут и заберут их всех, и Ниночку, и Марусю, и Катю. Но только как же тесно в этой норушке, хорошо, хоть лучик из окошка заглядывает…

И в это время луч погас. Нина подняла глаза и задрожала. В окне, что выходило в сад, показалась голова человека с приплюснутым к стеклу носом и обвислыми усами.

— А, ты еще здесь, красавица? — сипло хохотнул человек за окном. — Вот я и нашел тебя! Куда денешься от Ивана Довгаленка!