Бремя имени

На протяжении многих лет семья Лурье снимала квартиру в доме Натальи Гавриловны, немолодой бездетной вдовы, потерявшей мужа еще в прежнюю войну. Маленькая Нина, сама того не ведая, покорила сердце этой строгой на вид женщины. У Натальи давно уже не было особых радостей в жизни, она много трудилась по дому и в саду, а по праздникам ходила в церковь. И вот теперь появилась эта малышка из Киева, к которой женщина привязалась всей душой.

Двадцать с лишним лет прожила семья Лурье в этом доме в полном ладу и согласии с хозяйкой. А если изредка и случалось что, то спрос тут был с Ивана, брата хозяйки. Ибо он был большой любитель выпить, а когда выпивал, становился злым и задиристым.

С приходом немцев евреям стало худо в городке. Многие местные жители, прежде добрые друзья-приятели, начали их избегать, отворачиваться на улице…

Голос жены, ровный и спокойный, прервал мысли Григория Моисеевича. Она позвала его обедать. И тут Лурье внезапно вспомнил свое ночное видение, когда на грани сна и яви ему предстал его покойный отец, белый как лунь старик с печальными глазами.

Странный получился у них разговор.

— Сын мой, — сказал ему старик, — пришло твое время уйти…

— Куда?

Старик устремил очи горе.

— Но я ведь не один! Что мне сказать женщинам?

— Помни о талисмане! — произнес старик и пропал.

«Помни о талисмане!» — беспокойно думал Лурье. Что это было? Ночной ли бред — или вещий сон, Божий знак? А не шла ли речь о той старинной семейной реликвии, давно забытой всеми, но продолжавшей в их роду переходить из поколения в поколение?

По преданию, талисман этот еще в глубокой древности сотворил зачинатель рода, рабби Ицхак Лурия[69], известный под именем «Святого ха-Ари». Долгие дни и ночи старик изнурял себя тяжелым постом, в глухом уединении предаваясь размышлениям. Прошло много времени, пока он решился взять в руки кусочек пергамента, начертать на нем заветное слово и осветить его дивным светом…

Лурье встал, подошел к шкафу и выдвинул нижний ящик — обычный ящик в большом платяном шкафу, где хранились еврейские реликвии семьи, — таллит и тфиллин, сидур[70]

, Танах[71] в черном переплете, молитвенники… И среди них — талисман, завернутый в кусочек ткани. Это был медальон на тоненькой цепочке с желтоватым, выцветшим пергаментом внутри. Рукой великого каббалиста[72] на нем было написано одно слово —— несколько еврейских букв, а в середине главной буквы сияла точка, как знак высшего света…

Склонившись над «еврейским» ящиком, Лурье задумчиво глядел на талисман. Он не был религиозным, этот бывший кассир небольшого кооператива, не отличал трефного от кошерного[73], не держал поста в Йом-Кипур[74], а уж в другие дни и подавно. Заядлый курильщик, он легко нарушал субботнюю заповедь. А теперь, словно завороженный, не в силах был отвести глаз от древнего пергамента с красиво выписанными буквами. Подумать только, ведь он, Гершон Григорий Моисеевич, никогда и не вспоминал об этом медальоне, как не помнил он и о старых молитвенниках. И теперь, когда его настиг последний час жизни и схватил за горло, ему вдруг показалось, что буквы вздрогнули и задышали… И кто знает, не суждено ли им жить своей таинственной жизнью — покуда плачут живые и творится зло!..

Бася зовет его обедать. Лурье идет в столовую, садится на свое место. Вот она, последняя общая трапеза собравшейся напоследок вместе семьи… Да и обед хорош, словно в праздник, — рыба, мясо, бульон…

— Выпьем! — предлагает глава семьи и наливает женщинам водки. Старики пьют, Мира тоже пригубила, но она по-прежнему замкнута и молчалива. Она зябко кутается в теплую голубую накидку, подбитую мехом, шея повязана шерстяным шарфом. Прищурившись, она глядит куда-то перед собой…

Лурье наливает по второй. О, как ему хочется сломать эту тишину, поднять дух родных! Но они молчат, и каждый думает о том же. Только непоседа-Ниночка вертится на стуле и успела пролить на себя бульон. Мира кричит на нее. Лурье поднимается и идет в спальню, ему хочется побыть одному. Здесь он беззвучно плачет, оставшись один на один с этим раскинувшимся за окном белоснежным великолепием. Но жена снова зовет его, обед не кончен: она подает второе, фрукты, а потом…

Он покорно выходит, послушно жует мясо, пьет водку…

В комнату вошла Наталья Гавриловна — попрощаться и утешить.

— Не отчаивайтесь, — мягко сказала она, — Бог даст, все образуется!

— Мы не отчаиваемся, но нам плохо! — тихо произнесла Бася.

— Ведь кончится когда-нибудь эта проклятая оккупация! Есть еще Бог на свете, вы вернетесь, я буду ждать вас!

— Оттуда, куда мы идем, не возвращаются! — сказала Мира.

— Не гневи Бога, дочка! — испугалась Наталья Гавриловна. — Не радуй дьявола!.. Только вы… пожалуйста, прошу вас, оставьте мне ребенка!

— Как?! — уставились они на нее.

— Да! Пожалуйста, оставьте мне Ниночку, не бойтесь за нее, мы вместе будем вас ждать!

Ниночка в это время беззаботно вертелась на стуле, продолжая пребывать в мире детских грез.

— Ну, вот и все! — произнес Лурье, поглядев на свои мозеровские часы.