Бремя любви

И он сам, хотя и пытался сделать все, что мог, больше не посланник Божий, а несовершенное человеческое существо, гораздо меньшее, чем те, кто смотрел на него с глупым обожанием, – потому что дар покинул его. В нем не осталось ничего от человеческого достоинства. Слабое, больное создание, полное отчаяния, черного, опустошающего отчаяния.

«Бедный доктор Нокс, – говорили люди. – У него такой усталый вид. Усталый. Все более и более усталый…»

Физически он был сильным человеком, но не настолько сильным, чтобы выдержать пятнадцать лет подобной жизни. Тошнота, головокружение, сердцебиение, провалы в памяти, обмороки – все ясно: полный износ организма.

Итак, горный санаторий. Лежишь без движения, уставившись в окно, за которым темные ветви сосен разрезают полотно неба, и круглое розовое лицо склоняется над тобой, и серьезные совиные глаза за толстыми стеклами очков.

– Курс лечения будет длительным. Наберитесь терпения.

– Да, доктор.

– К счастью, у вас сильный организм, но вы беспощадно его эксплуатировали. Сердце, легкие – все органы так или иначе затронуты.

– Хотите подготовить меня к тому, что мне предстоит умереть?

Вопрос был задан с легким любопытством.

– Нет, конечно. Мы вас снова поставим на ноги. Как я уже сказал, лечение будет длительным, но вы выйдете отсюда здоровым. Только…

Доктор колебался.

– Только что?

– Вы должны понять, доктор Нокс. В будущем вам следует вести тихую, спокойную жизнь. Больше никаких публичных выступлений. Ваше сердце этого не выдержит.

Никаких трибун, никаких речей, никакого напряжения.

– Но после отдыха…

– Нет, доктор Нокс! Сколько бы вы ни отдыхали, мой приговор остается прежним.

– Понятно. – Он подумал. – Понятно. Израсходовался?

– Именно так.

– Израсходовался. Инструмент, который Бог использовал для своих целей. Хрупкий человеческий инструмент не выдержал. Изношен, отправлен в отставку, выброшен вон.

И что же теперь?

Вот в чем вопрос. Что дальше?

В конце концов, что ты такое, Ллевеллин Нокс?

Он должен это выяснить.

* * *

Голос Уайлдинга мягко вторгся в его думы.

– Имею ли я право спросить, каковы ваши планы на будущее?

– Нет у меня никаких планов.

– В самом деле? Возможно, вы надеетесь вернуться…

Ллевеллин прервал его с некоторой жесткостью в голосе:

– Назад пути нет.

– Какая-то иная форма деятельности?

– Нет. Полный разрыв. Так надо.

– Вам так сказано?

– Не в таких словах. Публичная жизнь исключается, это главное. Никаких выступлений. Значит, конец.

– Спокойное, тихое существование где-нибудь в глуши. Существование это не для вас, я понимаю. Но стать священником в какой-нибудь церкви?

– Я был вестником, сэр Ричард. Это совсем другое дело.

– Извините. Кажется, я понимаю. Вам предстоит начать совершенно новую жизнь.

– Да, частную жизнь. Как и положено человеку. Мужчине.

– Так что же вас смущает и тревожит?

– Не в том дело… Видите ли, за те недели, что я живу здесь, я ясно понял, что я избежал огромной опасности.

– Какой опасности?

– Человек не выдерживает испытания властью. Она разлагает его изнутри. Сколько еще я мог бы продержаться, пока в меня не заползла эта зараза. Я подозреваю, что она уже начала свое действие. В те моменты, когда я говорил перед огромными толпами людей, не начинал ли я думать, что это говорю я, что это я шлю им послания. Я знаю, что им следует и чего не следует делать. Я был уже не проводником посланий Бога, а представителем Бога. Понимаете? Человек, вознесенный над другими людьми.

Несколько успокоившись, он добавил:

– Господь в доброте своей спас меня от этого.

– И после всего, что случилось, ваша вера не уменьшилась?

Ллевеллин засмеялся.

– Вера? Мне это слово кажется странным. Разве мы верим в солнце, луну, стул, на котором сидим, землю, по которой ходим? Если есть знание, зачем еще вера? И выбросьте из головы мысль, что я пережил какую-то трагедию. Нет. Я шел заданным мне курсом – и сейчас иду.

Правильно было то, что я приехал сюда, на остров; правильно будет, что я уеду, когда придет время.

– Вы хотите сказать, что получите… как вы это называете – приказ?

– О нет, не столь определенно. Но понемногу определится дальнейший курс, и он будет не только желательный, но и неизбежный. Тогда я начну действовать. Мне все будет ясно – куда я должен ехать и что делать.

– Так просто?

– Да. Попробую это объяснить. Это вопрос гармонии. Неверный курс – я имею в виду не зло, а ошибку – его сразу чувствуешь, как будто споткнулся во время танца или взял фальшивую ноту. – Поддавшись воспоминанию, он сказал:

– Будь я женщиной, я бы сказал: как будто упустил петлю при вязании.

– Кстати о женщинах. Вы, видимо, вернетесь домой?

Отыщете свою раннюю любовь?

– Сентиментальный конец? Вряд ли. К тому же Кэрол давным-давно замужем, у нее трое детей и преуспевающий муж. Наши с Кэрол отношения никогда не были чем-то серьезным, просто гулял парень с девушкой, вот и все. – - И в вашей жизни другой женщины не было за все эти годы?

– Слава Богу, нет. Если бы я встретил ее…