Бриллианты для диктатуры пролетариата

— А что же вы предлагаете? Выделить специальную редакционную комиссию? Зачем же тогда нам собирать съезды? Нет, батенька мой, давайте-ка научимся выслушивать в свой адрес самые горькие слова, если они, естественно, продиктованы заинтересованностью нашим делом. Злобствование или сумятица, вроде рязановской, отличима немедленно и сугубо безопасна для нас, ибо за такими словами не пойдет рабочий и не поверит в них. А что касается наших товарищей за границей, то это статья особая... Поймут они нас на этом этапе или не поймут, поверят или разуверятся — сие вторично. Процесс, который происходит в мире, — объективен. Этот разуверится, так его сын придет к нашей правде — больше некуда, как ни крути. Оглядываться на выражение лиц у друзей негоже, когда врагов существует предостаточно. Мы вексель на доверие к себе завоевали четырехлетней борьбой с армиями четырнадцати стран. Мы за ту посильную моральную помощь, которую нам оказывали рабочие Европы, — благодарны и этого им никогда не позабудем, но смотреть следует правде в глаза: материальную помощь им сможем оказать только мы — опять-таки, больше пока некому. Да уже и оказываем — самим фактом своего существования: капиталист Англии начал больше платить своему рабочему, потому что опасается, что коли он добровольно давать не станет, так отнимут — благо русский пример памятен всем. Нет, нам в нашем деле ни на кого оглядываться нельзя, а глазки строить в политике недопустимо. Надо смотреть в глаза своему народу, тому, который смог взять власть в свои руки, отстоять свою власть, а теперь эту власть хочет в сфере самой сложной, отчаянно трудной — хозяйственной политике — выверить и затвердить на многие годы вперед. Всегда надо поначалу думать о том народе, который свершил революцию и защитил ее, — остальное приложится. Так что, бога ради, не оглядывайтесь, товарищ Бубнов, то и дело, это, помимо всего прочего, проявление суетливости, а сие с политикой несовместимо — разве что с розничной торговлей.

...Альский, заметно волнуясь, говорил:

— Владимир Ильич, мы обещаем в течение ближайших же дней выправить положение в Гохране и без скандальных заметок в газете. Все развивается, по нашему убеждению, самым лучшим образом — особенно после ваших, столь для нас бесценных советов...

— Так, — прервал его Ленин. — Хорошо. Даем вам сроку месяц, товарищ Альский. Месяц. За это время вы обязаны наладить все гохрановские дела. И без болтовни и криков «ура», — больше серьезности и поменьше пышных реляций. Обязательно свяжитесь с Рабкрином и ЧК — без их помощи дело, я боюсь, с мертвой точки не сдвинется, несмотря на ваш оптимизм.

Ленин сделал у себя в календаре быструю пометку и сухо закончил:

— Благодарю вас. До свиданья.

Альский поднялся.

— А вы, товарищ Цюрупа, пожалуйста, не сочтите за труд задержаться, — попросил Ленин, когда Альский пошел к двери. Ленин поймал себя на том, что ему жаль этого человека, но он понимал также, что иначе говорить с ним не мог, попросту не имел права, ибо именно его поставили отвечать за золотое хозяйство республики.

— Что вы скажете? — спросил Ленин Цюрупу, когда Альский вышел. — Я был резок? А что прикажете делать? В стране хаос, деньгами скоро мужик начнет избы обклеивать, а товарищ Альский полон радужных надежд!

— Я могу понять его, Владимир Ильич...

— Нуте-ка... Помогите и мне...

— Всякий перелом в политике, особенно такой резкий, как нэп, ставит наших кадровых партийцев, да и не может не ставить, перед ножницами — слова и дела...

— Слово и дело? Это пароль опричнины, товарищ Цюрупа. Что-то не увязываю в целое ваши слова.

— Слово — «мировая революция», дело — «развитие и налаживание товарного хозяйства», при котором, — Цюрупа улыбнулся, цитируя Ленина, — «о социализме смешно и говорить»...