Брилонская вишня

Морщусь и закусываю губы от адской боли. Хочу на секунду остановиться, сорвать лопух и подложить в туфлю на место камешка, но сзади меня толпа движется. Если остановлюсь – они тоже замрут, и тогда уже встрянут немцы. А выходить из строя нельзя. Расстреляют. Я уже несколько раз выстрелы слышала. Уши зажимала и жмурилась. Самих смертей не видела, поэтому имела право думать, что их просто ранили. Скажем, в ногу. Или в руку. Чтоб идти не мешало.

Но страшнее всего, что мы не знали, куда нас ведут и что ждет дальше. Мы думали, это самое худшее, случавшееся когда-либо в жизни, но и представить себе не могли, что самое худшее может наступить каждую минуту.

Я с воем вздыхаю от боли. Вот и остается мне теперь только хромать. А ведь с каждым шагом камень разрезает ногу все глубже…

Остановиться нельзя. Почти вплотную и сзади, и спереди люди. Да и показывать немцам, что у тебя болит нога, тоже нельзя. Могут расстрелять. Они так делают. Убивают. В основном, пожилых – тех, кто не может уже идти и сваливается от истощения сил. Им с такими возиться ни к чему. И, наверное, с такой, как я, им тоже возиться ни к чему.

Вот уже и мира не видно. Да и тишина почти, только шепотом люди переговариваются, сапоги стучат и изредка немцы выбрасывают что-нибудь очень яростное на своем языке.

Выходим на дорогу. В туфле хлюпает. Уже почти вся кровью наполнилась и насквозь ею пропиталась, из прорехи только успевает выливаться. Я взвываю, сдираю с себя туфли и отшвыриваю их в темноту.

Очень зря. Теперь вместо одного камушка в пятки впиваются тысячи.

А еще ужасно хочется пить. И есть хочется, и по нужде хочется, но ничего из этого не сравнимо с невероятной жаждой. В горле пересохло, губы склеились, язык онемел, и все внутри вопит лишь одно: воды!

Чернота кругом. Ни зги не видать, только маленькими бусинками на небе редкие звезды сияют…

Интересно, а на тех светящихся планетах есть войны? А зло? Неужели там каждый человек идеален, вершится лишь добро, и в награду за это мы можем видеть мерцание их хороших дел за великое множество километров отсюда…

Каждый шаг думаю: немцы ведь тоже устали, с минуты на минуту должны передых сделать. Иначе сами свалятся, а изголодавшая злая толпа их испинает и затопчет!

Босые пятки тонут в грязи и хлюпают по воде. Я специально иду по лужам. По камням пошагаю – в фарш ступни изорву. И регулярно отмахиваюсь от мысли выйти из строя, упасть на землю и ждать милосердной пули.

Где-то вдалеке лают собаки. Совы устрашающе вопят. Кони с сочным хрустом траву срывают. Видать, тоже их в ночное пасут. Пацаны костер разводят и сторожат коней. Усаживаются вокруг огня и страшилки друг другу рассказывают…

А мы идем.

Голова уже кружится, перед глазами то светлеет, то темнеет… и плывет, все плывет. Я уже и идти нормально не могу, все за людей рядом хватаюсь, чтоб не свалиться. Глотаю горячий ночной воздух, кашляю до разрывания глотки и упрямо впечатываю ноги в кинжалы камней.

Но вдруг дорога сглаживается. А в темноте можно различить уже не деревья, а небольшие постройки. И слышно теперь не конское ржание, а людские голоса.

Куда нас привели? Зачем вывели из Пскова и загнали в… А что это за город вообще? Тоже оккупированный? Для чего нам было сюда идти?

– Вдалеке станция?

 – вдруг слышу немецкую речь.

– Да, уже почти на месте, – хрипло и с большой одышкой отвечает ему другой солдат.

Я восторженно вздыхаю. Появляются вдруг силы идти дальше.

– И долго мы будем ждать поезд?

– Через час должен прибыть.

– Товарный?

– Конечно. Еще не хватало пассажирские завшиветь.

– Как думаешь, нужно их накормить?

– Кинь хлеба, чтоб не сдохли. У станции колонка есть, там попьют. Как раз поезд ждать будем. И смотри в оба, чтобы ни один не сбежал.

Я готова закричать от облегчения. Наконец-то! Наконец! Я-то думала, мы еще черт знает сколько будем шагать, а мы, оказывается, сейчас передохнем, наедимся, напьемся и дальше поедем на поезде!

Правда, странно, что нас не отвели на станцию прямо в Пскове. Или это Псков? Зачем тогда было целый день шагать по полям да дорогам? Может, немцы искали еще людей, которых можно поймать и конвоировать? Это знают только они.

Доходим до станции. Силы у людей уже иссякают настолько, что каждый валится на землю от истощения. И я валюсь. Сначала на колени. Сижу и не могу отдышаться – глотаю тяжелый воздух, закашливаюсь и хриплю. Потом уже медленно ложусь на холодную пыльную землю и закрываю глаза.

Устаю так, что спустя пару секунд уже проваливаюсь в сон. Правда, тут же просыпаюсь и разлепляю глаза. С трудом держу их открытыми, чтобы вновь не задремать.

Немцы из рюкзаков хлеб вынимают и разламывают. Прямо как папка поросятам. Переговариваются между собой, даже шутят… правда, юмор у них настолько пошлый и грубый, что мне даже не хочется в смысл вникать.