Бринс Арнат

– Да некогда его согласия ждать! Рено, неужто вы не понимаете? Он намерен обвенчать меня с этим омерзительным Ральфом! – У Констанции от отчаяния брызнули слезы.

– Отрадно, что я кажусь вам предпочтительней Ральфа.

А она ему кажется предпочтительней Эмергарды? Вспомнила, как много лет назад дама Алиса добивалась любви Раймонда, от стыда и обиды заполыхали лицо, шея, грудь. Было бы легче пройтись по углям босой, но она все же спросила, хоть сердце и ухало в груди, как раскачанный колокол:

– Рейнальд, а сами-то вы меня любите?

– Мадам, – так мягко, так нежно с ней вечность ни один мужчина не говорил, – чего стоят уверения в любви? Их даже у Ральфа полным-полно. Кстати, а куда мы денем галантного старину де Мерля?

– Не знаю, я сейчас не могу о нем думать.

Вздохнул, почесал бровь:

– Констанция, вы мне очень нравитесь. Меня к вам тянет. Вы прекрасная, добрая, веселая, умная и красивая. Я предан вам так, как должен быть предан своему сюзерену верный вассал, и, наверное, даже больше. Но я не завидую вам, если вы свяжете свою жизнь с моей. Я… такой, какой есть, и другим быть не могу…

Боже, да все это совсем не важно! Он нужен ей именно такой! «Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? к чему мне быть скиталицею возле стад товарищей твоих?» Констанция закрыла лицо руками:

– Рено, вы, наверное, бог знает что обо мне думаете. Не очень-то скромно я вешаюсь вам на шею. Но я подумала, что мне будет легче предложить вам свою руку, чем вам попросить ее. Но все же, если вы меня совсем не любите, то, пожалуйста, не надо…

Он как-то сразу оказался рядом, обнял за плечи, зарылся лицом в ее волосы:

– Ну хорошо, милая моя вымогательница, я люблю вас… как умею, – больно сжал, притянул к себе, с хрипом втянул в себя воздух между ними: – Господь свидетель, ты желанна мне, девочка моя.

Сердце Констанции замерло, пропустило стук, а потом зашлось в отчаянном пасхальном благовесте, голова пьяно закружилась, грудь словно жидким оловом затопило, и ноги подогнулись растаявшим воском. Свеча оплыла, помигала и затухла, но что ей тьма, Констанция сама пылала горячее и ярче тысячи свечей. Сердце шаталось, носилось, падало и воспаряло от ненасытной нежности, от томительного запаха старых манускриптов, от свечного чада, от жара стыда и блаженного наслаждения.

«Положи меня как печать на сердце твое! Как кисть кипера, возлюбленный мой у меня в виноградниках Эйнгедских. В тени его сидела я и наслаждалась, и плод его сладок был небу моему. Левая рука его у меня под головою, а правая – обнимает меня».

Не устерегла Констанция своего виноградника.

Годиэрна покорно приняла все условия графа и примирилась с ним, испросив лишь разрешения погостить некоторое время в Иерусалиме. Сен-Жиль разрешение охотно выдал: соберись Годиэрна по синайской пустыне сорок лет бродить, он еще больше обрадовался бы. В отличном настроении отправился провожать сестер до первой дорожной развилки, словно хотел убедиться, что они и в самом деле покинут Триполи. С ним был Ральф де Мерль. Присутствующие умилялись, наблюдая трогательное прощание Годиэрны с супругом, сулившее в будущем лишь любовь и сердечное согласие.

Сестры со свитой и охраной уже проскакали несколько лье, когда их настиг гонец с ужасной вестью: на возвращавшегося домой графа Триполийского у самых городских ворот напали ассасины и закололи графа вместе с сопровождавшим его Ральфом де Мерлем. Убийцы успели скрыться от возмездия, и подданным Сен-Жиля пришлось утолить праведный гнев лишь расправой с местными басурманами.

Ассасины давно выслеживали и уничтожали всех суннитских правителей, им не было равных в искусстве убивать самыми неожиданными и изощренными способами. Зачастую какой-нибудь эмир спокойно засыпал в своей роскошной опочивальне под защитой бдящей у дверей стражи, лишь для того, чтобы посреди ночи вскинуться, захрипеть от удушья и изорвать подушки в напрасных попытках освободиться от шелкового шнурка. Нередко атабек принимал пищу из рук верного раба лишь для того, чтобы скатиться на ковер в страшных судорогах с пеной у рта. Неприступные гнезда последователей Исмаила соседствовали с тамплиерскими крепостями Камеле, Ла-Коле, Крак де Шевалье и с приморской Тортосой, но до сих пор не было случая, чтобы они покушались на франков, между ними и латинянами царил мир людей, у которых общий враг – сунниты. В бою при Инабе они даже сражались бок о бок с Пуатье.