Бринс Арнат

На похоронах скорбящие шептались, что там, где появляется Мелисенда, неизбежно случается несчастье. Однако люди здравомыслящие напоминали охочим до вымыслов и наветов сплетникам, что ассасины ненавидели покойного графа с тех пор, как он передал госпитальерам крепость Крак де Шевалье, на которую они сами зарились. Укутанная в покрывало Констанция на заупокойной мессе сидела ни жива ни мертва, потупив долу лихорадочно блестящие глаза, сжав трясущиеся губы, а у гроба едва на ногах держалась, пряталась за чужими спинами. Но никто, кроме нее, и не вспоминал о хороших отношениях Антиохии с ассасинами, а о том, что когда-то Констанция спасла жизнь одному из родичей Старца Горы, ведал только один Рено де Шатильон. Зато все заметили, как подобрела к племяннице тетка, которую явно смягчила смерть в семье. Сказала Констанции:

– Милая моя, а вы ведь напоминаете меня в юности, умеете добиваться своего, – и добавила задумчиво: – Хорошо, что Господь дал мне лишь сыновей.

О приискивании княгине новых женихов больше не помышляла, зато обратила внимание Бодуэна на отважного и полного достоинств шевалье Рейнальда де Шатильона.

После гибели Сен-Жиля Нуреддин напал на триполийскую крепость Тортосу и овладел ею. Крепость все же удалось отбить, и Годиэрна, женщина с сердцем льва, нимало не устрашенная судьбой убитого супруга, тут же передала ее тамплиерам. Теперь все оставшиеся владения латинян в Сирии защищали две вдовы и рыцари монашеских орденов.

* * *

В распахнутые полы королевского павильона виднелся песчаный берег и мощные, укрепленные многими башнями двойные стены Аскалона, полукругом спускающиеся к морю. Посреди шатра возвышался Животворящий Крест, вокруг реликвии толпились бароны королевства и князья церкви. Патриарх Иерусалима Фульхерий Ангулемский только что закончил молитву и теперь простер руки к собравшимся баронам:

– Сыны мои, братья во Христе! Вот лежит перед вами наша святыня, частица Креста, на котором был распят Спаситель. Вот что Он сделал ради нас. Что мы готовы сделать во имя Его?

Бодуэн осенил себя крестным знамением, обвел окружающих твердым, властным взглядом. Высокий, плотный монарх еще больше раздобрел, стоял, расставив могучие, как дубы, ноги, крепкий живот распирал пояс. В последние годы в нем появилось истинно королевское величие.

– Друзья мои, верные вассалы, я ожидаю от вас мудрого и взвешенного совета. Решите: осаждать ли нам Аскалон и дальше или отступиться от этих стен? Остаться ли возлюбленному нашему Утремеру крохотной приморской полоской или стать великим царством Вавилонским?

Кастелян Хеврона Онфруа II де Торон, недавно назначенный коннетаблем королевства вместо изгнанного Менассе д’Иержа, возмущенно кивнул на город:

– Аскалон давно бы сдался, если бы эти собаки не знали, что их много больше, чем нас, и не были уверены в несокрушимости своих фортификаций!

Патриарх Фульхерий с упреком качнул митрой:

– Разве Господь не с нами? Разве не совершили мы крестные ходы и молебны у стен Аскалона? Разве не с нами омытый кровью Сына Божьего святой Животворящий Крест? Что же мешает нам, дети мои, так же пылко верить, что мы одолеем нечестивых филистимлян?

Архиепископы Тира, Кесарии и Назарета, а за ними и епископы Вифлеема и Акры согласно закивали, зашуршали, заколыхали ризами, подтверждая действенность принятых мер и откладывая на будущее споры о том, к какой епархии отойдет Аскалон.

Молодой Гуго д’Ибелин, получивший после изгнания его отчима Менассе фьеф Рамлы, дерзко задрал прыщавый подбородок:

– Взять город нам мешает не недостаток веры, а египетские галеры, которые беспрепятственно подвозят с моря людей и припасы. Осаждать с суши крепость, открытую с моря – это как караулить лису у одного входа в ее нору, пока она свободно лазит из другого.

Адмирал королевского флота Жерар де Гранье, лорд Сидона, один из четырех главных вассалов Иерусалима, скривил рот:

– Как же я могу запереть море, когда у меня не осталось кораблей?

Совсем недавно семейство д’Ибелинов поддерживало Мелисенду, в то время как сам Жерар всегда был неколебимо верен молодому королю, ибо находился в опале у королевы-матери с тех давних пор, как обвинил своего отчима Хьюго де Пюизе в измене Фульку Анжуйскому. Бодуэн, как ожидалось, одержал верх над старой отравительницей, но вместо того, чтобы первым делом изгнать из королевства всех ее приверженцев, прекраснодушный венценосец заключил с матерью почетное соглашение и принялся сплачивать воедино всех правых и виноватых. И теперь недавние противники осмеливались попрекать вернейших сторонников! Выпятив брюхо, как петух на заборе, де Гранье напомнил:

– Его величество знает, кто всегда был готов за него жизнь отдать, а кто разобрал на доски все суда королевской флотилии!

Задиристый д’Ибелин затрясся, вытянулся гончей на сворке: