Брокен-Харбор

— Ну да. А что еще было делать целыми днями — сидеть в конуре и пялиться в телик?

— И вот ты уже обзавелся спальным мешком и биноклем.

— Я и без вас знаю, что это звучит бредово.

— Да, приятель, это и прямь кажется бредом — однако безобидным. Настоящий психоз начался, когда ты стал забираться к ним в дом. Хочешь рассказать нам свою версию?

Он ответил не задумываясь: даже незаконное проникновение в чужой дом — менее опасная тема, чем Дженни.

— Говорю же, я нашел ключ от задней двери. Ничего с ним делать я не собирался, мне просто нравилось, что он у меня есть. Но однажды утром они все вместе куда-то уехали, а я провел там всю ночь, промок насквозь и замерз как собака — тогда у меня еще не было нормального спальника. И я подумал: «Почему бы и нет? Всего на пять минут, только чтобы согреться…» Но там было так хорошо — пахло глажкой, чаем, выпечкой и какими-то цветами. Все чистое, блестящее. Я давно не бывал в таких местах. Это был настоящий дом.

— Когда это произошло?

— Весной. Дату не помню.

— И ты стал возвращаться снова и снова. Сынок, ты слишком легко уступаешь искушению, так?

— Я не причинял никому вреда.

— Правда? А что ты там делал?

Конор пожал плечами. Потом скрестил руки на груди и отвел глаза — ему было стыдно.

— Ничего особенного. Выпивал чашку чая с печеньем. Иногда съедал сэндвич. (Вот они, исчезающие ломтики ветчины, о которых говорила Дженни.) Иногда я… — На его щеках проступил румянец. — Я задергивал занавески в гостиной, чтобы гнусные соседи меня не заметили, и смотрел телик. Все в таком духе.

— Ты притворялся, что живешь там.

Конор не ответил.

— Наверх поднимался? Заходил в спальни?

Снова молчание.

— Конор.

— Пару раз.

— Что ты делал?

— Заглянул в комнаты Эммы и Джека. Постоял в дверях, посмотрел. Я просто хотел представить их себе.

— А в комнату Пэта и Дженни заходил?

— Да.

— И?..

— Не то, о чем вы думаете. Просто лежал в их кровати. Прежде чем лечь, снимал обувь. Закрывал глаза на минуту. Вот и все.

Он не смотрел на нас, он погружался в воспоминания. Я чувствовал, как от него исходит печаль, словно холод от глыбы льда.

— А тебе не приходило в голову, что ты можешь до смерти напугать Спейнов? Или эта мысль приносила дополнительный кайф? — резко спросил я.

Мой вопрос вернул его к реальности.

— Я их не пугал. Всегда уходил задолго до их возвращения. Клал все на свои места, кружку споласкивал, вытирал, ставил в шкаф. Если наносил в дом грязь, то мыл пол. Забирал разве что мелочи, которых никто не хватится, — пару резинок для волос. Никто бы не узнал, что я там бываю.

— Однако мы об этом все-таки узнали, не забывай. Конор, скажи мне — только помни, без глупостей, — ты ведь адски им завидовал, верно? Спейнам. Пэту.

Конор нетерпеливо мотнул головой, словно отгоняя муху:

— Нет. Вы не понимаете. И тогда, и в восемнадцать лет все было не так, как вы думаете.

— Как же, в таком случае, все было?

— Я никогда не желал им зла. Просто… Да, я знаю, что наговорил им гадостей, мол, они делают то же, что и все. Но когда я начал за ними наблюдать… — Глубокий вздох. Отопление снова выключилось, без его гудения в комнате стало тихо, как в вакууме. Звуки нашего дыхания поглощались этой тишиной, таяли без остатка. — Со стороны их жизнь казалась точно такой же, как у всех, словно из какого-то ужастика про клонов. Но, увидев ее изнутри, вы понимали… Например, Дженни, как и все девушки, мазалась автозагаром и поэтому выглядела точь-в-точь как все остальные, но потом она приходила с флаконом этой гадости на кухню, вместе с детьми доставала кисточки и рисовала у них на руках звездочки, смайлики, инициалы. Однажды она нарисовала на руках Джека полоски — он был в восторге и целую неделю изображал тигра. Или, уложив детей, Дженни убирала их барахло, как любая другая домохозяйка на свете, но иногда Пэт приходил ей помочь, и в конце концов они сами начинали играть, мутузили друг друга мягкими игрушками и смеялись, а устав, ложились рядом на пол и смотрели из окна на луну. Было видно, что они все те же. Те же, кем были в шестнадцать лет.

Конор расслабился, положил руки на стол ладонями вверх и слегка приоткрыл рот. Сейчас перед его глазами плыла череда образов за освещенным окном — далеких, недосягаемых, ярких, словно эмаль и позолота.

— Когда ты один и под открытым небом, ночи тянутся дольше. В голову лезут странные мысли. Я видел огни в других домах по всему поселку, иногда слышал музыку — кто-то врубал старый рок-н-ролл на полную громкость, кто-то упражнялся в игре на флейте. Я начал думать о других людях, которые там живут, об их разнообразных жизнях. Даже если они просто готовят ужин, если какой-то отец стряпает для дочки ее любимое блюдо, чтобы поднять ей настроение после плохого дня в школе, какая-нибудь пара узнала, что ждет ребенка, и устраивает торжество… Каждый из них, каждый, кто готовил ужин, — все они думали о чем-то своем. У каждого свои любимые и близкие. И чем чаще я туда приезжал, тем больше понимал, что такая жизнь тоже прекрасна. — Конор еще раз глубоко вздохнул и перевернул руки ладонями вниз. — Это все. Я не завидовал. Просто… вот.