– Опять накаркиваете? – высказал недовольство Маклуски, – И как у вас только язык поворачивается говорить о каких-то диких идеях в такой чудесный солнечный летний день!
– Я имел в виду другое: Какая бы идея ни пришла сегодня шефу в голову, мы наверняка сможем выбить её оттуда обратно, – выразил уверенность Доддс, – Если мы почувствуем, что он собирается загрузить нас каким-то дурацким заданием, мы тут же достанем из кармана две бумажки, похищенные нами вчера у Брукса, и начнём обстоятельно рассказывать о наших вчерашних успехах. Это собьёт шефа с толку – и он быстро забудет, каким заданием собирался нас загрузить.
– Пожалуй, нам стоит запасти подобный план действий на случай нежелательного развития ситуации, – согласился Маклуски, – Тогда я предлагаю начать наш новый рабочий день с планового перекура на лестничной площадке пятого этажа! Заодно мы обсудим с вами ещё кое-какие важные нюансы, а также…
– Стойте! – воскликнул вдруг Доддс, – Какой ещё пятый этаж? Боюсь, мы не успеем добраться до курилки… Посмотрите: Шеф уже стоит возле проходной и нас дожидается! Интересно, что бы это могло означать…?
– А ведь верно! – признал Маклуски, устремив вперёд свой цепкий профессиональный взгляд, – Вот и шеф, лёгок на помине! А рядом с ним стоит ещё какой-то незнакомый очкастый тип…
– Мне этот тип знаком, – сообщил Доддс, – Это – Гарднер, так называемый искусствовед художественного салона "Апеллес", подручный Лофтхауза. Пару недель назад он поставил мне визу на один важный платёжный документ… (Я говорю: "так называемый искусствовед", поскольку в искусстве этот тип смыслит ещё меньше меня. А я, между прочим, неспособен отличить итальянского маньериста от французского мариниста…) Но с какой стати этот Гарднер теперь ошивается вокруг нашего шефа? Неужели из этого "Апеллеса" опять что-то спёрли?
– Только этого ещё не хватало! – выразил обеспокоенность Маклуски.
Впрочем, времени на долгие раздумья у прославленных детективов уже не оставалось – шеф уже заметил их и с торжествующим возгласом выбежал им навстречу.
– Вот они! – воскликнул он с таким пафосом, словно отыскал спрятанные драгоценности в хитроумном тайнике контрабандистов, – Теперь они никуда от нас не денутся! – и он для пущей верности ухватил подчинённых за рукава: Доддса – правой рукой, а Маклуски – левой.
– А что тут, собственно, произошло? – полюбопытствовал Маклуски, – Из "Апеллеса" опять что-то слямзили?
– Сами же и слямзили, – усмехнулся подошедший Гарднер.
– Очень рады за вас, – проявил присущую ему вежливость Доддс, – Кстати, шеф: Этой ночью к нам заходил Уоддок и…
– Ваш Уоддок меня не интересует! – неожиданно резко ответил шеф.
– А вчера мы с Доддсом смогли утащить у Брукса… – попытался зайти с другой стороны Маклуски.
– Перестаньте заговаривать мне зубы! – осерчал шеф, – Итак, вы оба до конца сегодняшнего дня поступаете в полное распоряжение салона "Апперитив"! (Или как он там ещё называется?) Гарднер, забирайте их и ведите, куда следует! И не пытайтесь улизнуть! – предостерёг он напоследок своих подчинённых, – Если до меня вдруг дойдут слухи, что вы куда-то слиняли по дороге, я своими руками откручу вам обоим головы на триста шестьдесят градусов! Вам всё понятно?
– Да-да, конечно, – подтвердил Доддс, – Кроме разве что двух моментов… Первый: Нам открутят головы каждому на триста шестьдесят градусов или же суммарно? (Например, по сто восемьдесят на брата.) И второй: А в чём, собственно, дело?
Но шеф уже успел покинуть место событий, не дожидаясь ответа на собственный вопрос, и уже успел скрыться в недрах главной проходной родной конторы. Озадаченным детективам пришлось признать своё поражение в поединке со злодейкой-судьбой и покорно отправиться вслед за Гарднером – а тот повёл их прямиком к административному корпусу, расположенному почти напротив главной проходной.
– Позвольте, так куда же мы всё-таки идём? – обратился к нему за разъяснениями Маклуски.
– Скоро узнаете, – лаконично ответил искусствовед.
Его суровый вид и крепко сжатые губы наводили на подозрение, что добиться от него честного развёрнутого ответа будет непросто… Искусствовед салона "Апеллес" по своему складу характера был крайне немногословен – причём молчал он отнюдь не из скромности и не из скрытности, а скорей от нехватки ценных мыслей и от неумения облечь их в словесную форму. По этой причине приставать к нему с дотошными расспросами было лишено особого смысла…