Брошенные машины

– Он проткнул себе глаз. Осколком зеркала. Глаз. Господи, лучше бы я этого не видела. Он вогнал себе в глаз осколок.

Этот кошмар до сих пор стоял у меня перед глазами. Я старалась об этом не думать, но страшный образ вновь и вновь возникал перед мысленным взором. Так явственно.

Павлин покачал головой.

– А девочка знает? Она это видела?

– Нет. Она спала.

– Хорошо. Это хорошо.

Он поглядел на Тапело, которая играла в какую-то видеоигру за одним из автоматов.

– Павлин, этот мужчина… – Да теперь это обычное дело.

– Я не знала, что делать.

– Люди кончают самоубийством. Блин. – Он протянул мне капсулу. – Ты уже принимала лекарство?

– Нет. Еще нет. Что я могла сделать?

– Ты все сделала правильно. Ничего делать не надо.

– Я это видела, через дырку. Этот мужчина, он…

– Марлин, я не хочу ничего знать.

– Что я могла сделать?

– Сейчас все так делают. То есть не делают ничего. Убегают. Садятся в машину, как это сделала ты. И опять засыпают.

– И ты сам в это веришь? Да?

– Ну конечно. Или кончают с собой. – Павлин опять покачал головой. – Да. Жизнь сейчас такая.

– Павлин…

– Что?

– Давай вернемся. И сегодня уже никуда не пойдем. Нам и так уже хватит. Шесть осколков. Нормально. Давай вернемся.

– Нет.

– Нас же никто не обязывает продолжать.

– Беверли мне рассказала, что было в театре. Сказала, что это было самое лучшее из всего. И самое худшее из всего. Самое сильное. Это правда?

Я кивнула.

– Ну вот. А этот товарищ, этот Томас Коул, писатель… у него есть какое-то волшебство. Осколок, который сейчас у него… это что-то хорошее и красивое. И нам оно нужно.

– Красивое?

– Да, бля, что-то очень красивое. В первый раз, слышишь… в первый раз в жизни мне это нужно.

Я уронила голову на руки.

– Марлин, ну еб твою мать. Что еще говорить? Все разваливается, ты же видишь, а я пытаюсь как-то все удержать, честно пытаюсь.

– Я знаю.

– Если тебе уже невмоготу, ты езжай. Забирай чемодан. Возвращайся домой. Что еще говорить? Уезжай. А мы с Бев продолжим, как бы там ни было…

Я задумалась над его словами. Мне представилось, как я еду одна в машине. Возвращаюсь домой. В свой одинокий холодный дом. Это было заманчиво – и так страшно. Так хорошо, и в то же время – плохо. Но я уже знала ответ. Ответ мог быть только один.

– Нет.

– Нет? Ты уверена?

– Мы столько всего…

– Что?

– Мы столько всего пережили вместе.

Павлин кивнул. Он помолчал пару секунд, а потом вдруг сказал:

– Все равно я тебе не скажу мое настоящее имя.

Он свернул себе сигарету. Он уже не смотрел на меня. Какие-то детишки собрались у автомата, ближайшего к нашему столику. Павлин покосился на них. Сунул в рот сигарету, прикурил.

– Когда я вышел из того прицепа, для меня все изменилось. Все. Я убил свое прежнее «Я». И у меня уже не было выбора. Я стал другим человеком. Этим Джоном Павлином. Вот он я – в ожидании себя. Спендер действительно все продумал. У меня было все, что нужно. Имя, образ, надлежащие документы. И новая цель.

Он глубоко затянулся и выдохнул дым.

– Работа, в сущности, та же самая. А цель – да, другая.

– Бандит Билли?

– Я вышел из этого лагеря. Я так до конца и не понял, что произошло. Но когда мы увиделись с Билли в следующий раз, я вдруг понял, что вычисляю, как бы к нему подобраться, как бы застать его одного. Понимаешь, в чем дело: Билли как-то узнал, что Спендер его «заказал». Так что он был доволен, Бандит, что я убрал Спендера. Но Билли не знал, что его «заказали» мне, что я и есть этот киллер, который должен его прикончить. Я сам был не уверен, пока не выстрелил.

Павлин замолчал. Его лицо вдруг посуровело.

– И что было дальше? Ты убил его?

Он оглядел зал игровых автоматов. Тапело уже не играла. Она наблюдала за тем, как играют мальчишки.

– На это мне не хватило умения. – Павлин коротко хохотнул. – И вот с тех пор я в бегах.

– А чем все закончилось?

– Ничего не закончилось. Когда я вышел из того прицепа, я не просто стал кем-то другим. Я стал собой. Настоящим. Понимаешь, Марлин? Понимаешь?

– Ты стал собой.

Павлин посмотрел на меня сквозь сигаретный дым.

– Да, – сказал он. – Именно так все и было.

* * *

Я подошла к Тапело, которая наблюдала за играющими мальчишками. Они полностью погрузились в игру, эти два мальчика: палили лазерными лучами по фигурам на сферическом экране. Повсюду вокруг свет дробился на части. Музыка распадалась по нотам. Шум проник глубоко в механизм. Но мальчики все равно продолжали играть, двигая рычажки на приборной панели с какой-то даже маниакальной сноровкой, а когда кто-то из них поворачивался на вертящемся стуле, я видела, какие у них были лица – сосредоточенные, отрешенные.

– Что происходит? – спросила я. – «Просвета», что ли, объелись?

– Нет, – сказала Тапело.

– А что? Они тоже невосприимчивы?

– Нет. Тут другое. Они играют с ней, Марлин. Они играют с болезнью.