Бросок костей

— О, друг мой, я и не знаю, как мне с ним поступить. Иногда я вижу в Суйодхане молодого себя. Я восхищаюсь чувствами, проявляемыми им, его симпатиями и его сочувствием к другим. Тем не менее, даже в юности я не позволял сердцу управлять моим разумом. Всегда бедняки будут страдать от угнетения. Никогда они не простят снисходительного отношения богатых людей. Мне тогда уже хватало ума понять, что одной только благотворительностью ничего не исправить. Необходимо долго и много трудиться над изменением всего жизненного уклада, а не в спешке его переворачивать с ног на голову. Мне ненавистна система варн, но я старался взвешенно подходить к этому вопросу. Молодой царевич порывист и неисправим. Он выступает против дурных людей во имя справедливости и тем самым наживает себе могущественных врагов. Я не могу позволить этому продолжаться. Я не могу допустить, чтобы наследник вырос добросердечным болваном. Поэтому, дорогой Баларама, я поручаю царевича тебе. Надеюсь, ты найдешь время выбить из него всякую юношескую дурь и вернуть Суйодхану настоящим мужчиной.

— Позволь мне сказать тебе еще кое-что, — добавил Бхишма. — Если бы Дрона задал тот вопрос мне, я ответил бы словами Суйодханы. Но затем меткой стрелой я положил бы конец страданиям попугая!

Сказав так, регент, в сопровождении верного Видуры, покинул комнату.

Удивленный Баларама качал головой, но по всему было видно, он рад происшедшему. Молчание становилось неловким, но царевич не знал, что сказать новому знакомому.

«Я не болван!», — хотелось воскликнуть ему, но уверенности в истинности такого утверждения сильно поубавилось.

Суйодхана посмотрел в окно, выходящее на центральную улицу города, петлявшую между несколькими шумными рынками. Два стражника погоняли темнокожего человека как вола, а прохожие в ужасе разбегались в стороны. Воины лупили беднягу палками, заставляя его быстрее уйти с главной улицы столицы, а тот рыдал от боли и жалобно причитал:

— Кришна! Помоги мне, Кришна…

К своему ужасу Суйодхана осознал — люди не испытывали сострадания к несчастному человеку, они боялись оскверниться его дыханием, взглядом или самим присутствием. Царевич пригляделся и узнал бедолагу, с которым обращались как с животным. Это был не кто иной, как Джара, дававший показания в суде.

— Это мой брат, — Суйодхана вздрогнул от голоса Баларамы, раздавшегося у него за спиной.

Оказывается, вождь ядавов также смотрел в окно. Суйодхана с непониманием посмотрел на него.

— Нет, нет. Не этот бедняк, — уточнил Баларама. — Он взывает к моему брату Кришне, очаровавшего многих и принявшегося играть роль бога. Люди уверены — он аватара, воплощение бога, о котором говорится в священных писаниях.

— Ты тоже в это веришь? — спросил Суйодхана, обрадованный тем, что лед молчания был сломлен.

— В то, что мой братец — бог? Ха-ха! Я верю, что он любитель шуток и розыгрышей! Бог пребывает в каждом из нас, в это я действительно верю. Поэтому нет лжи в том, чтобы кто-то объявил себя божеством. Но и смысла тоже нет. Кстати, всё рассказанное про тебя Бхишмой — правда?

Прямота вопроса застигла Суйодхану врасплох. Внутренний голос подсказывал довериться этому человеку. Все, что лежало камнем на душе у царевича, хлынуло наружу. Юноша рассказал Балараме, как ему ненавистно насилие, отчего он равнодушен к воинским наукам. Он не видит славы в причинении вреда и боли другим людям. Он терпеть не может грызню за власть, борьбу за лучшее место под солнцем, навязываемую обществом. Царевич страстно заявил о своей ненависти к двоюродным братьям, о том, как не раз желал им смерти. Кажется, Баларама не заметил этого противоречия его словам о ненасилии.

Когда Суйодхана закончил говорить, некоторое время они с Баларамой провели в тишине и молчании.

Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем Баларама ответил царевичу: