Бросок Венеры (ЛП)

-Как я понимаю, ты говоришь о Египте, - сказал я, пытаясь увязать услышанное с тем, что мне рассказал Дион. Будучи близок к Цезарю и его штабу, Метон уже знал об убийствах александрийских посланников, но пока ещё не осознал весь масштаб этого скандала. Он казался потрясённым до глубины души, и я задумался, как он, привычный к сражениям, может быть так взволнован обычным убийством. Эта мысль смутила меня – я почувствовал, как мы с Метоном отдаляемся друг от друга. Когда я рассказывал о всех обстоятельствах прихода Диона в мой дом – философа под видом женщины и галлуса под видом мужчины – Метон хохотал. Подбодренный этим смехом, я выкладывал всё новые и новые детали, а он смеялся всё громче. И тут небритый подбородок и пятна крови на тунике куда-то исчезли. Я уже не вспоминал о жутковатых рассказах и солдатских словечках. Я снова видел перед собой смеющегося мальчика. Я, наконец, нашёл то, ради чего приехал.

Вышло так, что мы с Эконом отсутствовали в Риме почти месяц, и не возвращались до самых февральских ид. Сперва нас задержала метель. Потом я простудился до грудного кашля. Как только я почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы отправиться в путь – тот же недуг сразил Бельбона. Кто-то, возможно, посмеялся бы над римлянином, отсрочившим поездку из-за болезни раба, но мне совершенно не улыбалось ехать по просёлочным дорогам с больным телохранителем. В любом случае, это был хороший повод провести побольше времени с Метоном.

На обратном пути судьба распорядилась так, чтобы мы снова пересекли Адриатику в той же лодке и с тем же отважным лодочником. Теперь уже Экон нисколько не возражал, чтобы перед плаванием я посетил храм Фортуны. К счастью для нас, небо было ясным, а море – спокойным.

Вернувшись в Рим, я застал Бетесду в куда лучшем расположении духа, чем при нашем отъезде. В ночь после возвращения она проявила ко мне столько внимания, что у более слабого человека, возможно, сердце бы не выдержало. Казалось, давно прошло то время, когда месячная разлука могла вызвать такой пыл – но в ту ночь с Бетесдой я чувствовал себя скорее двадцатичетырёхлетним парнем, чем бородатым дедушкой пятидесяти четырёх лет от роду. Несмотря на боли от многодневной скачки, наутро я был в превосходном настроении.

За завтраком, состоявшим из египетской овсяной лепёшки и просяной каши с изюмом, Бетесда попотчевала меня свежими сплетнями. Я, потягивая сладкое подогретое вино, вполуха слушал рассказ о том, как скупой сенатор из дома напротив наконец-то поменял кровлю, а группа эфиопских проституток прочно обосновалась в доме богатого вдовца выше по улице. Но тут она заговорила о делах, которые творились поближе к Форуму, и я стал слушать более внимательно.

Бетесда явно была неравнодушна к нашему красивому молодому соседу – тому самому Марку Целию, с которым я столкнулся в ночь накануне отъезда. По её словам, он только что закончил вести в суде нашумевшее дело.

-Я сама спускалась вниз, чтобы послушать, - сказала она.

-В самом деле? Кого – защитника или обвинителя?

-Обоих, конечно. А почему бы нет? – Бетесда подобралась. – Живя с тобой, я не так уж мало узнала о суде и о законах.

-Да, а ещё Марк Целий так хорош, когда произносит речь, его глаза сверкают, выпирают вены на лбу и шее…

Казалось, Бетесда собиралась достойно ответить мне, но передумала и уставила на меня серьёзный взгляд.

-Он обвинял, - сказала она, наконец.

-Кого?

-Какого-то Бестию.

-Луция Кальпурния Бестию?

Она кивнула.

-Ты, наверное, что-то путаешь, - сказал я, мой рот был набит кашей.

-Вряд ли, - на лице Бетесды было написано отчуждение.

-Но прошлой осенью Целий поддерживал старого Бестию на преторских выборах. Они политические союзники!

-Уже нет.

Это походило на правду, учитывая слухи о непостоянстве Целия как в любви, так и в политике. Даже если он публично поддерживал какого-то кандидата или какое-то дело, это не давало причин судить о его подлинных намерениях.

-В чём он обвинял Бестию?

-В подкупе избирателей.

-Ха! Осенью он ведёт избирательную кампанию Бестии, а зимой заявляет о нарушениях в ходе этой кампании. Вот она, римская политика! – я покачал головой. – А кто был защитником?

-Твой старый друг – Цицерон.

-В самом деле?