Бруклин

Любящий тебя брат Джек

Эйлиш перечитала письмо несколько раз, а затем поняла, что не может оставаться сейчас одна. В написанных Джеком словах она слышала его голос, ощущала присутствие брата здесь, в комнате, ей казалось, что он пару минут назад вернулся с матча по хёрлингу, который его команда проиграла, и прерывающимся шепотом рассказывает об этом. Будь она сейчас дома, сидела бы, разговаривала с Джеком, слушала его, – и с матерью, с Мартином, с Патом, – детально обсуждая все случившееся. Она не могла представить себе мертвую, лежащую на столе Роуз. Прежде Эйлиш думала о ней как о заснувшей, уложенной во сне на стол, но теперь видела сестру окаменевшей, покинутой жизнью, закрытой в гробу – изменившейся и продолжающей меняться, удаляющейся ото всех. Эйлиш хотелось, чтобы Джек ничего ей не написал, но ведь кто-то должен был это сделать, понимала она, а лучше, чем он, никто не смог бы.

Она ходила кругами по комнате, пытаясь понять, как ей поступить. На миг мелькнула мысль, что можно дойти до подземки, поехать в порт, найти судно, которое первым отходит в Европу, купить билет, подождать и подняться на борт. Однако Эйлиш быстро сообразила – ничего не получится, свободного места на корабле может не оказаться, да и деньги ее лежат в сберегательном банке. Поговорить с кем-нибудь из девушек? Она мысленно перебрала своих соседок, нет, ни одна из них помочь не сумеет. Только Тони способен на это. Она взглянула на часы: половина одиннадцатого. Если сейчас добежать до подземки, она меньше чем через час, быть может, чуть позже – последние поезда ходят не очень часто – будет у него дома. Эйлиш надела плащ и быстро вышла в коридор. Открыла и закрыла полуподвальную дверь, поднялась по ступенькам, стараясь не произвести ни звука.

На звонок вышла мать Тони, в халате, и повела Эйлиш наверх. Ясно было, что семья укладывалась на ночь, и Эйлиш поняла, что страданий ее все-таки недостаточно для оправдания столь позднего вторжения в чужой дом. Родители Тони, увидела она, заглянув в кухню, уже разложили свою кровать, и Эйлиш решила извиниться перед его матерью, сказать, что у нее все в порядке, попросить прощения за причиненные неудобства и уйти. Однако это, сообразила она, будет совсем уж бессмыслицей. Тони одевается, сказала мать, он хочет отвести ее куда-нибудь; а тут и сам Тони крикнул из спальни, что можно пойти в закусочную за углом.

Неожиданно появился одетый в пижаму Фрэнк. Передвигался он так тихо, что Эйлиш заметила его, лишь когда юноша очутился прямо перед ней. Фрэнк выглядел почти до комичности любопытным и настороженным, точно персонаж фильма, который только что стал на темной улице свидетелем ограбления или убийства. Но вот он взглянул ей в глаза, улыбнулся, и Эйлиш невольно улыбнулась в ответ, а тут вышел Тони и сказал Фрэнку, чтобы он не лез не в свое дело, оставил Эйлиш в покое, и парень скрылся в комнате.

По виду Тони было ясно, что он спал. Проверив карманы, на месте ли ключи, он ускользнул на кухню, где Эйлиш не могла его видеть, пошептался о чем-то с матерью, а может быть, с отцом, и вернулся. Лицо его выражало серьезность, ответственность и заботливость.

Пока они шли по улице к закусочной, Тони прижимал Эйлиш к себе. Шагали медленно, не разговаривали. На секунду, когда они спускались по лестнице его дома, ей показалось, что Тони сердится на нее за столь поздний визит, теперь же она понимала – это не так. Тони прижимал ее к себе все плотнее, и эта близость внушала Эйлиш мысль, что он любит ее. Никогда он так не прижимал ее к себе. Эйлиш понимала, насколько важно для него, чтобы за помощью она без раздумий обращалась к нему, а не к отцу Флуду или миссис Кео, что он у нее на первом месте. То, что она пришла к нему, думала Эйлиш, яснее и лучше прочего доказывало, что она будет с ним.

В закусочной, после того как они заказали еду, Тони медленно, чересчур медленно, на взгляд Эйлиш, прочитал письмо Джека, шевеля губами, словно повторяя слова. Ей пришло в голову, что не стоило давать ему письмо, да и в дом его врываться вот так не стоило. Читая о неспособности матери жить в одиночку, о ее желании увидеть Эйлиш, он сразу подумает, что ей придется уехать, а письмо она показала, дабы сообщить эту новость. И, наблюдая за его лицом – бледным, смертельно серьезным, истово сосредоточенным, – Эйлиш догадалась: Тони перечитывает ту часть письма, где говорится, что она нужна матери в Эннискорти. А догадавшись, пожалела, что не сдержалась, не сообразила, чем обернется для него это письмо. И почувствовала себя дурой, поскольку, какие слова теперь ни говори, убедить Тони в том, что она не собирается возвращаться в Ирландию, ей не удастся.

Когда Тони вернул письмо, в его глазах стояли слезы.

– Твой брат, должно быть, очень славный человек. Я хотел бы… – На миг он замялся, а потом потянулся через стол и сжал ее руку: – Не то что хотел бы, но было бы правильно, если бы мы с тобой присутствовали на похоронах, если бы я мог быть там с тобой.

– Я знаю, – ответила Эйлиш.