Бруклин

Каждое письмо или записку, составленные Эйлиш, мать просматривала и нередко просила переписать или добавить в конце еще один абзац. В своих же письмах она старалась подчеркнуть (то же требовалось и от написанного Эйлиш), что, поскольку ее младшая дочь вернулась домой, в визитерах она больше не нуждается.

Эйлиш удивляло, насколько по-разному, едва управившись с первым предложением или двумя, начинают выражать соболезнования авторы писем. Мать тоже старалась менять тон и содержание своих писем и записок, пыталась написать что-то, отвечающее характеру адресата. Однако дело шло медленно, и к окончанию первого дня Эйлиш так и не удалось ни выйти на улицу, ни уединиться. А выполнили они меньше половины работы.

На следующий день Эйлиш усердно трудилась, не один раз повторив матери, что если они будут разговаривать или обсуждать каждое полученное ею письмо, то никогда со своей задачей не справятся. И тем не менее мать не только работала медленно, настояв на том, что большинство писем напишет она, а не Эйлиш, но и требовала, чтобы та просматривала каждое. И не могла удержаться от пространных комментариев относительно тех, кто ей писал, в том числе и людей, Эйлиш решительно не известных.

Эйлиш несколько раз пыталась сменить тему, спрашивая у матери, не могут ли они как-нибудь отправиться вместе в Дублин или хотя бы взять да и съездить после полудня поездом в Уэксфорд. Мать отвечала: поживем – увидим, главное покончить с письмами и отправить их, тогда они смогут подняться в комнату Роуз и разобрать ее одежду.

На второй день Эйлиш сказала матери за чаем, что если она не повидается с подругами, те почувствуют себя оскорбленными. А уж затронув эту тему решила отвоевать для себя свободный день, не переходить от производимого под бдительным и все более раздраженным присмотром матери сочинения писем и надписывания конвертов прямиком к копанию в одежде Роуз.

– Я договорилась, чтобы венок нам доставили завтра, – сказала мать, – поэтому день мы проведем на кладбище.

– Что же, хорошо, стало быть, увижусь с Аннетт и Нэнси завтрашним вечером, – ответила Эйлиш.

– Знаешь, они заходили сюда, спрашивали, когда ты вернешься. Я от них отделалась, но если хочешь увидеть их, то пригласи обеих к нам.

– Может, я это сейчас и сделаю? – согласилась Эйлиш. – Оставлю Нэнси записку, а уж она договорится с Аннетт. Нэнси все еще встречается с Джорджем? Она писала, что собирается помолвиться с ним.

– Пусть она сама расскажет тебе все новости, – сказала мать и улыбнулась.

– Джордж был бы хорошей партией, – сказала Эйлиш. – Он и красив к тому же.

– Ох, не знаю, – сказала мать. – Они могут превратить ее в магазинную рабыню. Да и старая миссис Шеридан уж больно горда. Я бы к ней и подступиться не посмела.

Выйдя из дома, Эйлиш мгновенно почувствовала облегчение, а поскольку вечер стоял прекрасный, теплый, она с удовольствием прошла бы и несколько миль. Она заметила, как попавшаяся навстречу женщина оглядела ее чулки, туфли, а следом и загорелую кожу, и, приближаясь к дому Нэнси, весело размышляла о том, что, наверное, выглядит на этих улицах разряженной. Она потрогала палец, на котором столь недолго носила обручальное кольцо, и пообещала себе этим же вечером, как только мать ляжет, написать Тони и решить, как поутру отослать письмо без ее ведома. А может, подумала она, лучше аккуратно и мягко посвятить мать в свою тайну – если, конечно, та не видела ее писем Роуз, – дать понять, что у нее есть в Америке особенно близкий друг.

На следующий день они направились с венком на кладбище, и каждый из попадавшихся им по дороге знакомых останавливался, чтобы поговорить с ними. Все уверяли, что Эйлиш прекрасно выглядит, однако делали это в выражениях довольно сдержанных, ибо понимали – Эйлиш идет с матерью на могилу своей сестры.

Только приближаясь по главной аллее кладбища к семейному участку, она в полной мере поняла, насколько ей страшно. И пожалела, что так часто раздражалась в последние дни на маму. Теперь они шли медленно, неся венок вместе. Несколько бывших на кладбище людей смотрели, как они подходят к могиле.

Там лежал другой венок, почти высохший, мать Эйлиш убрала его и встала рядом с дочерью, глядя на надгробие.

– Ну вот, Роуз, – сказала она, – Эйлиш пришла, она дома, мы принесли тебе свежие цветы.

Эйлиш не знала, ждет ли мать и от нее каких-нибудь слов, а поскольку уже плакала, не была уверена, что сможет ясно произнести их. Она держала мать за руку.

– Я молюсь за тебя, Роуз, думаю о тебе, – сказала она. – Надеюсь, и ты молишься за меня.

– Она молится за всех нас, – сказала мать. – Роуз сейчас в небесах и молится за нас.