Будни и праздники

Вблизи Сухой Парк производил все же не такое удручающее впечатление. Высохшими были только верхние ветви деревьев, нижние же покрывала бледно-салатная, болезненного вида листва. Между сухими стволами то тут, то там поднимались молодые деревца.

Поглядывая вокруг, Дмитрий думал о том, что вот сейчас начнется его знакомство с новыми людьми, начнется новая глава его жизни…

Миновав Сухой Парк, они вышли к большой пыльной улице, вернее, дороге, вдоль которой тянулся бесконечный ряд предприятий средней руки. Один за другим в обоих направлениях проносились автомобили всех марок.

— Днем здесь движение, как в столице, — сказал Борис. — Стройка! — он указал рукой на дощатый выбеленный забор с металлическими воротами посередине: — А вот и наша с тобой база, Дмитрий Денисович. Девяносто шансов из ста, что Самусенко и Сумароков сошлись в данный момент в рукопашной. Хоть не уезжай из Райцентра!

VII

Александр Иванович Самусенко, временно исполняющий обязанности начальника участка, пришел на работу задолго до восьми. Он невысокий, рыжий, голова запрокинута, как у драчливого петуха, а движения порывистые, как у пассажира, опаздывающего на поезд.

Самусенко осмотрел двор, заглянул в кузницу, гараж, мастерские, потом открыл кабинет и опустился в кресло.

Бездельники! С какими людьми приходится работать! Вчера отлучился на полдня, так, наверняка, никто палец о палец не ударил. Могилов с Сумароковым, конечно же, торчали в пивной, сварщик Авторучкин мастерил калитки на продажу, а остальные слонялись из угла в угол. Как малые дети! Пока не накажешь примерно — не поймут. А наказывать надо. Надо!

Он посмотрел на часы. Три минуты девятого. Пора. Вышел из кабинета во двор.

В дальнем углу напротив гаража — между двух длинных скамеек была вкопана в землю столитровая металлическая бочка без верха. Это место считалось курилкой. Сейчас здесь собралось человек двадцать, и до Самусенко доносились шутки, смех, восклицания.

При его появлении смех смолк. Люди поднимались со скамеек, бросали в бочку окурки.

— Здравствуйте, Александр Иванович!

— Приветствуем!

— Доброго здоровьичка!

Самусенко, не отвечая на приветствия, спросил резко, отрывисто:

— Почему не работаем?

— Перекуриваем, — ответил кто-то.

— Что значит — «перекуриваем»?! После чего это вы перекуриваете?! Во сколько начало рабочего дня? Прокидин! Я тебя спрашиваю.

Прокидин, маленький, востроглазый мужичок с красным лицом, прогнусавил:

— Да мы наверстаем, Александр Иванович!

— Знаю, как вы наверстаете. Наработаете на копейку, а драть горло будете на рубль, — он еще сильнее запрокинул голову. — Ну! Сколько раз повторять? Кончай перекур!

Люди разбрелись по двору, одни бурча и ругаясь, другие посмеиваясь.

— Деды! Эй, деды! — кричал Самусенко через минуту. — Ну-ка, подите сюда!

Приблизились три деда: дед Шаблюк, дед Вознюк и дед Нурпеисов. Хотя их и прозвали дедами, но едва ли старшему из них исполнилось шестьдесят. Числились они разнорабочими, то есть выполняли на участке всю «черную» работу: грузили, разгружали машины, убирали территорию, наводили порядок на складе. Старшим у них был дед Нурпеисов, сожженный солнцем и ветром каракалпак с черными тонкими усиками на выразительном лице, в неизменной соломенной шляпе и клетчатой рубахе.

Уперев руки в бока, Самусенко ждал, пока деды подойдут ближе:

— Почему бокс не строится? А?

— Цементу нету.

— Могилову говорили?

— Говорили…

— А он?

— Да он, — замялся дед Нурпеисов, — сказал, что бокс может потерпеть.

— Ах, так!?

Но Самусенко уже не слушал дедов. Он увидел, что к конторе подходят Могилов и Сумароков. Набычившись, он двинулся к ним.

— Измогилов! Айда в кабинет! А ты, Васильич, погоди здесь немного.

Могилов — глава семейства из одиннадцати человек — был сухой, как щепка. На голове у него красовалась соломенная шляпа неопределенной формы и возраста. Он щурил большие печальные глаза, тер мясистый нос.

— Здравствуйте, Александр Иванович! Как здоровье?

— Ты мне брось свои штучки! Почему бокс не строишь? Почему цемент не достал!?

— Александр Иванович! Да я с углем провозился Все до грамма получил, можете проверить!

— Ты мне голову не морочь углем. Я тебя про цемент спрашиваю. Понял, ты, раззява!

— Александр Иванович! Я вас прошу!

— Тише, тише! Ишь, какой нервный!

— Я вас прошу меня никогда так не называть! — голос Могилова дрожал, из глаз, казалось, вот-вот брызнут слёзы.

— Раззява ты и есть!

Тот хлопнул несильным кулачком по столу:

— Я человек! Понятно? Человек! Я работаю на совесть. И если вы еще когда-нибудь…

— Ты чего кричишь?! — завопил на всю контору Самусенко — Я тебя про цемент спрашиваю, а не про твою совесть. Можешь оставить ее при себе.

— Вы, Александр Иванович, бесчувственный, вы — ненормальный, вы — злой, вы… — всхлипывающий Могилов выскочил из кабинета, оставив на столе тоненькую серую папку.

Самусенко ринулся следом за ним:

— Измогилов! Вернись! Немедленно вернись!

Но тот уже запрыгнул в свой кабинет и заперся с внутренней стороны на ключ. Самусенко забарабанил в дверь костлявым кулаком:

— Измогилов! Если через час цемента не будет, лучше не показывайся мне на глаза.