Буян

«Необъяснимые вещи происходят в России. Просто диву даешься, как дешево ценится у нас человеческая жизнь, — размышлял Кошко. — Ведь человек получает какие-то гроши, на которые как-никак, а можно существовать, и все же лезет в пекло, где вообще для него нет завтрашнего дня. Точно сумасшествие овладело волей людей, и они пренебрегают своими кровными интересами во имя непонятной химеры».

С самарского вокзала Кошко поехал в гостиницу «Бристоль» на Дворянской улице и поместился в заранее приготовленном номере. Умывшись с дороги, вышел на балкон. Напротив гостиницы — монументальное здание городской думы, справа и слева роскошные магазины. Было еще рано, часов десять утра, но тротуары уже полны публики, и публика эта показалась Кошко какой-то странной. Молодежь в черных блузах с широкими поясами, шатаясь развязно туда-сюда, о чем-то громко переговаривалась. То и дело раздавались диковатые крики, вспыхивали бесшабашные разноголосые припевки. «Хулиганский» вид самарской публики не понравился Кошко, первым инстинктивным желанием было… Впрочем, он дал себе слово сохранять выдержку.

Вдали показалась большая команда арестантов. Они что-то пели. Когда шествие поравнялось с окнами «Бристоля», Кошко ушам своим не поверил: мощный слаженный хор арестантов пел революционный гимн «Вставай, поднимайся, рабочий народ!». Но еще более поразительным казалось то, что солдаты конвоя маршировали с совершенно спокойными деловыми лицами, говорящими, что все, дескать, в порядке. Черноблузники с тротуаров перекидывались с арестантами доброжелательными возгласами, а городовой у дверей гостиницы болтал в это время со швейцаром и тоже нисколько не был задет уличным концертом.

Кошко с горечью вздохнул. «Да, прав Петр Аркадьевич, действительно Самара — дьявольский город, революция здесь сделала такие успехи, что даже подобные непозволительные демонстрации кажутся обыденным явлением. С чем же тогда здесь считаются?»

В середине дня прибыл чиновник особых поручений с приглашением явиться в губернаторский дом. Внизу ожидала коляска. Когда проехали мимо памятника Александру II посреди Алексеевской площади, на фронтоне углового двухэтажного дома слева Кошко прочитал вывеску «Самарская газета» и поморщился, предвидя будущие неприятности с печатью, которая отравляла жизнь администрации всех губерний. Справа остались здания губернского управления, суда.

Черные рубашки, нахально таращась на нового вице-губернатора и, как видно, перекидываясь на его счет нелестными словами, вызывающе смеялись. Однако Кошко не принимал их поведения всерьез, он видел в нем больше умышленной мальчишеской дерзости, чем внутренней ненависти. Это не настоящие враги…

Губернатор принял его в кабинете, слева от парадной лестницы. Ивану Львовичу Блоку было лет под пятьдесят. Лицо довольно свежее, но усталое, обрамленное седой бородой. Серые волосы, тоже с сединой, аккуратно зачесаны назад. Одет в китель суровой английской рогожки, на шее орден. Встал навстречу гостю, протянул холеную руку с заостренными ногтями. Глаза неподвижно серьезные. Человек решительный и настойчивый, он во всех отношениях импонировал новому министру внутренних дел, не в пример полулибералу Засядко, которого освободил от должности еще граф Витте.

В прохладной тиши кабинета Блок сразу же повел разговор о положении в губернии.

— Вот, пожалуйста, полюбуйтесь, какие шедевры распространяются по городу и уездам.

Порывшись в ящике стола, он протянул напечатанную в типографии листовку. Кошко увидел заголовок «Манифест» и вскинул на губернатора вопросительный взгляд.

— А вы прочитайте. Прочитайте дальше, — усмехнулся тот мрачно.

Кошко углубился в чтение и тоже помрачнел. В листовке писалось: