Буян

Евдоким стоял под окном, изумленный и озадаченный. Что за странные встречи происходят у него с этой барышней? Всегда неожиданные, и всегда после них обязательно случается что-то такое, отчего жизни бываешь не рад. Странная ночная птица… Ни разу он не видел ее днем. Вот и сейчас ночь. Воробьиная ночь.

Муза появилась из калитки.

— Ах, зонтик забыла… — сказала она, оправляя на себе темное платье. Тряхнула головой. — Ну, здравствуйте, родной мой товарищ! — Протянула обе руки и вдруг отдернула. — Нет, я поцелую вас. За все! За все! За все! — приговаривала она, целуя его в обе щеки и в лоб.

Смущенный ее внезапным порывом, Евдоким промямлил что-то вроде: «Не стоит… Какие счеты!» Она взяла его за руку и при вспышке молнии заглянула ему в лицо.

— Вы… Вы настоящий товарищ! Вас есть за что любить. Жаль, я урод, и не знать мне никогда простого человеческого счастья. Должно быть, так у меня на роду напитано. Тут ничего не поделаешь.

Евдоким насмешливо прижмурился.

— Экое вы сразу наговорили!.. Какое-то простое счастье? Любовь, что ли?

— Ах, — вздохнула она коротко. — Если б я знала, как оно делается, я бы и не раздумывала, протянула вам свою руку…

— Вряд ли бы вышло из этого что-то хорошее…

— Ну да! Отчего же?

— Трудно представить, чтобы девушка с вашим лицом и… вообще… хм… и не знала… не понимала…

Муза сжала губы, передернула покатыми плечами:

— Вы так думаете? Вздор! Мне ничто подобное неизвестно.

— Что вы здесь делаете? — спросил Евдоким.

— По милости моей сестрицы единоутробной прозябаю… Тьфу! Пакость…

— Так вы одна?

— Пойдемте куда-нибудь подальше от любопытных глаз, — попросила Муза, оглядываясь. Евдоким посмотрел на небо. — Дождя не будет, — успокоила она, — это так… небесное вспышкопускательство…

Последнее слово неприятно задело Евдокима. Вспышкопускателями социал-демократы прозывали эсеров-боевиков.

Свернув в переулок, молодые люди направились за огороды, где начинались заливные луга. Серые древние осокори в порхающем зеленоватом свете зарниц казались искусно вырезанными и отчеканенными из жести, вялая вода в воложке сияла холодной синевой от брызг этого немого светопадения. Тучек, замеченных некоторое время назад и похожих на ершистые брови, не было и в помине. Теперь все небо, покрытое от края до края мучнистой поволокой, трепетно пламенело, будто за горизонтом жгли гигантские бенгальские свечи.

Евдоким заглянул в лицо девушки: оно казалось прозрачно-голубым, а губы — черными. Густо темнел пушок над губой.

— Так что же случилось, Муза?

Девушка поморщилась.

— Тривиальная история… В декабре нашей организации срочно понадобились деньги, а денег не было. Я решила помочь по мере возможностей. От матери остались некоторые драгоценности: перстни, колье с бриллиантами. В приданое мне… — Здесь Муза усмехнулась уголками литых губ. — Я, конечно, продала их, а вырученные деньги отнесла комитету. Прошло три месяца, я включилась активно в партийную работу, выступала среди учащихся на митингах, на рабочих собраниях — были же дни свободы! Видимо, не только жандармы, но и сектанты имели своих соглядатаев, потому что Анисья узнала довольно подробно, чем я занимаюсь. Отцу не говорила: я ведь тоже наслышана, в какие места похаживает она с вашей тетенькой Калерией… Скандал разразился на сретенье. Отец гостей наприглашал, а у Анисьи как раз траур по мужу кончился, и она решила принарядиться. Заглянула в шкатулку, где драгоценности хранились, а самых дорогих нет. Пристала ко мне: куда дела? Я ей — мол, вещи мои, куда хочу, туда и дену. Но надо знать Анисью. Распалилась, побежала к отцу и выложила ему все, что знала обо мне. Тот озверел ужасно. И за брильянты, а еще больше за мои политические дела. Избили меня, заперли в комнате и не выпускали неделю, пока следы побоев прошли. А потом отец отвез меня в Пензенскую губернию к родственнику дальнему. Утром уехал домой, а вечером я сбежала. С тех пор и живу здесь — комитет устроил. Работаю, что поручат, а в Самаре появляться заказано. Теперь меня зовут Мария, а по фамилии Щеглова. Запомните на всякий случай.

— Хорошо, Маша, буду иметь в виду.

— А вы, Евдоким, что делаете на этом курорте?

— Да я пока по-прежнему Шершнев, но в Самаре — увы! Тоже персона нон грата…

— Еще бы! — согласилась девушка и покачала головой. — Признайтесь, ведь история с жандармским управлением — ваших рук дело?

Евдоким хмыкнул:

— Что я могу сказать, вам, Муза? То бишь, Маша?

— Понимаю, понимаю… Об этом говорить не принято. А вам известно, что в прошлый понедельник в Твери прямо на земском собрании убит граф Игнатьев? Автор знаменитых исключительных законов против революционеров? Тоже пал от руки вашего эсера Ильинского.

— Вот это славно! — воскликнул Евдоким.

— А третьего дня, — продолжала Муза, — убит сатрап губернатор Слепцов.

— Неужели? А я и не знаю… Спасибо, Муза, за добрые вести, — протянул он ей руку и крепко пожал округлую твердую ладонь. — Дело движется, работают товарищи!