Буян

Буянов повернулся и быстро пошел по тропинке вниз. Вдруг остановился, негромко и весело крикнул:

— А ты посматривай за своим максималистом! Я его помню. Лихой парень!

— Не говорите вздор, — рассердилась Муза.

Буянов засмеялся и пропал за поворотом дорожки.

…Ранним утром на товарном дворе никакой суеты: тихо, пусто, сонно. Смуглые от пыли солнечные лучи, споткнувшись о цилиндр водонапорной башни, лизнули крашеные бревенчатые стены багажного пакгауза и, проникнув в узкие щели, погасли среди нагромождений поклажи. Смотритель сидел на пороге, поглядывая на золотистые ремни утреннего солнца, и лениво переругивался с каким-то оборванцем.

— Экой народишко подлый! Тут какую надо дубину! Толкуешь ему: на разгрузку нанимали позавчера и не здесь — нет, лезет. А, чтоб те! Иди на платформу к курьерскому, авось там перехватишь гривенник-другой… Что это у тебя в кармане?

— Кисет с табаком.

— Ну, ступай, здесь курить возбраняется.

Но оборванец не уходил, продолжал нудно скулить:

— Ну, Христа ра-ди! Пожертвуй на косушку, а? Истинный бог, со вчерашнего росинки во рту не было. Отродясь нутро так не горело. Уж я те подмогну хоть что! Вот истинный крест!

— Тьфу, наказание! — плюнул смотритель под ноги босяку. — Да ты уйдешь, золотая рота? Или впрямь чамайдан стянуть примеряешься?

Тот, будто не слыша, присел на ступеньки, почесал босые грязные ноги, ответил нахально:

— А и стяну, так не твое, — и принялся громко насвистывать воровскую припевку.

Озадаченный смотритель отодвинулся в сторонку, крикнул в открытую дверь пакгауза:

— Эй, служба!

Оттуда высунулась измятая ряшка жандарма. От бессонницы вместо глаз — красные дыры.

— Чего ты?

— Да вот подлецкая душа булгачит спозаранок. Сведи его куда следует — надоел!

Оборванец отвернулся, пряча улыбку, однако сонные глаза жандарма заметили ее.

— Ишь, ухмыляется еще, бродяга! — обратился он к смотрителю. — Беспременно вор. Как есть ждет, когда я отлучусь, выслеживает, — напыжился жандарм самодовольно.

— А ты сведи его. Пусть знает.

— А что? Это мы можем…

Босяк слышал, конечно, что против него замышляют, однако уходить не спешил. Да еще принялся закуривать, будто сам напрашивался, чтоб его забрали. И лишь когда смекалистый жандарм взял его за шиворот, начал брыкаться, вопя во всю глотку, что он-де не вор, что пришел по-честному заработать… Строгий блюститель, не слушая, хлопнул для острастки его по шее и потащил в здание вокзала, где помещалась жандармская дежурка.

Как только они ушли, в воротах багажного двора показался извозчик. В пролетке важно развалился разодетый франтом брюнет в котелке и таком пестром пиджаке, что, наверное, за версту было заметно. Рядом с ним сидела молодая монашка в черной накидке, скромно потупив глаза. Пролетка остановилась у самой двери, едва не задев смотрителя обшарпанным крылом. Монашка со смиренно опущенными глазами сошла на землю и направилась к смотрителю.

«А монашенка, видать, из тех «что прикажете»… — подумал смотритель, принимая из рук ее квитанцию, и ухмыльнулся. — Девочка ничего… Черт в тихом болоте». — Развернул квитанцию, и вдруг лицо его перекосилось. Оглянулся растерянно по сторонам, промямлил:

— Багаж, стало быть… Хорошо-с, только… только вот подождать маленечко… Да… Ящик заперт там… А ключи у главного, сию минуту-с он придет. Посидите у меня в конторке, милости прошу, — бросился он внутрь, но франт в пестром пиджаке мигом слетел с дрожек и загородил дверь. Медленно вынул из кармана блестящий браунинг, сказал негромко:

— Быстро ящик!

— Нету его. Не знаю… — ответил тот, протягивая в дрожащей руке квитанцию. — Возьмите, я не знаю… Нету здесь ящика, хоть сами смотрите. Унесли жандармы.

Франт взял квитанцию, подумал чуть и подтолкнул смотрителя браунингом к телефону: новенькому, видать, установленному здесь совсем недавно.

— Звони в дежурку, что явились за багажом.

— М-м… Не умею… — пролепетал смотритель, дрожа.

— У-у! — замахнулся на него франт и снял трубку — Пришли за ящиком, слышь? Пять человек пришло… — прошипел он, услышав отзыв, и, оборвав провод, выбежал наружу. Монашка, сидевшая уже в пролетке, крикнула извозчику, и лошади тронули. Франт запер дверь пакгауза снаружи на засов и вскочил на ходу в экипаж.

Они пересекали вокзальную площадь, когда навстречу показалась ватага жандармов. Придерживая рукой револьверы, они нестройно трусили в сторону багажного двора.

— Разворачивай к подъезду! — крикнул кучеру франт и через мгновенье вошел в дежурное помещение дорожной жандармерии. За ним — еще двое. Встали у двери. Дежурный, писавший за столом, поднял голову и тут же втянул ее в плечи: перед носом чернели три револьверных дула. Перо выпало из рук, покатилось по полу. Франт дерзко усмехнулся, поглядел по сторонам — ящика нигде не видно. Перевел взгляд на дежурного: тот, должно быть, понял, что им нужно, сидел спокойно, скрестив руки на груди, и, казалось, внутренне злорадствовал, посматривая на налетчиков. Франт громко позвал:

— Федосей!

— Здесь я! Запертый. И ящик здесь, ломайте! — послышалось приглушенно из-за двери в какое-то смежное помещение.