Бумажные города

Как только машина остановилась, в нос и даже в рот ударил мерзкий запах смерти. Мне пришлось сглотнуть: к горлу в который раз за сегодня подкатила тошнота. Только сейчас, потеряв столько времени, я осознал, что не так понял ее игру и не тот приз себе вообразил.

Я выхожу из тачки, Бен стоит тут же, а рядом с ним – Радар. И мне вдруг становится совсем невесело, я понимаю, что это вовсе не был вызов типа «докажи, что достаточно крут, чтобы тусить со мной». Я снова слышу слова, которые произнесла Марго той ночью: «Нет, я не хочу, чтобы меня всю в мухах нашли детишки в Джефферсон-парке субботним утром». Не хочет, чтобы детишки нашли в Джефферсон-парке, но это вовсе не значит, что она вообще не хочет умереть.

Я не вижу никаких свидетельств того, что здесь в последнее время кто-то был, за исключением запаха, этой омерзительной, тухлой вони, задача которой – отгонять живых от мертвых. Я говорю себе, что Марго так пахнуть просто не может, но конечно же она может. Все мы можем. Я подношу руку к носу – чтобы чувствовать запах собственного пота и кожи, да чего угодно, только бы не смерти.

– МАРГО? – кричит Радар.

Сидящий на водосточном желобе пересмешник кричит что-то в ответ.

– МАРГО! – снова орет мой друг.

Нет ответа. Он рисует носком башмака параболу на песке и вздыхает:

– Черт.

Стоя перед этим зданием, я узнаю кое-что новое о страхе. Это не праздные фантазии человека, желающего, чтобы с ним что-нибудь приключилось, пусть даже плохое. Это не омерзение, которое испытываешь при виде мертвого незнакомца. Это не похоже и на то, как у тебя перехватывает дыханье, когда слышишь выстрел, делая ноги от дома Бекки Эррингтон. С таким страхом дыхательными упражнениями не справишься. Этот страх вообще не похож на то, с чем я сталкивался ранее. Это самая основная из всех эмоций, какие испытывает человек, чувство, которое появилось еще до нашего рождения, до того, как возвели это здание, до того, как зародилась сама Земля. Именно этот страх выгнал рыбу из воды на сушу и заставил ее отрастить легкие, этот страх говорит тебе: «Беги», этот страх заставляет нас хоронить мертвецов.

Из-за этого запаха меня охватывают отчаяние и ужас – не такой ужас, когда в легких нет воздуха, а такой, как будто его нет в атмосфере. Мне кажется, я всю жизнь прожил в страхе, пытаясь подготовиться к чему-то подобному, чтобы тело знало, как реагировать. Но все равно оказался не готов.

– Старик, надо валить, – говорит Бен. – Копов вызвать или еще что.

Мы до сих пор даже не взглянули друг на друга. Мы все еще смотрим на это здание, заброшенное настолько давно, что там не может быть ничего, кроме трупов.

– Нет, – возражает Радар. – Нет, нет, нет, нет, нет. Вызовем, если будет по какому поводу. Она адрес для Кью оставила. А не для копов. Надо как-то туда пробраться.

– Внутрь

? – с сомнением спрашивает Бен.

Я хлопаю Бена по спине, и вот впервые за день мы все трое смотрим не вперед, а друг на друга. Так легче. Когда смотришь на них, отказываешься верить в то, что она мертва – пока мы ее не найдем.

– Да, полезем, – соглашаюсь я.

Я больше не знаю, кто она такая, и никогда не знал, что она за человек, но мне нужно ее найти.

9

Мы обходим здание

сзади и находим лишь четыре запертые стальные двери. Во все стороны тянется пастбище, золотисто-зеленая трава с точками карликовых пальм. За самим зданием воняет еще хуже, мне страшно идти дальше. Бен с Радаром следуют прямо за мной, слева и справа. Получается треугольник. Мы двигаемся медленно, внимательно осматривая все вокруг.

– Это скунс! – вдруг кричит Бен. – Уф, слава богу. Скунс. Господи боже мой.

Мы с Радаром идем к нему – Бен стоит у мелкой дренажной канавы. Там лежит огромный дохлый скунс: он вспух, шерсть свалялась, видимых повреждений нет, хотя из проплешины торчит ребро. Радар отворачивается, чуть не блюет, но все же не блюет. Я подхожу, склоняюсь рядом, кладу ладонь ему между лопаток. Когда у него восстанавливается дыхание, он говорит:

– Ох, как я рад видеть этого дохлого скунса, мать его.

Но все равно я не могу представить Марго живой. Мне начинает казаться, что Уитмен мог быть предсмертной запиской. Ведь что она подчеркнула: «Умереть – это вовсе не то, что ты думал, но лучше». «Я завещаю себя грязной земле, пусть я вырасту моей любимой травой, / Если снова захочешь увидеть меня, ищи меня у себя под подошвами». На миг вспыхивает надежда, когда я вспоминаю последнюю строку стихотворения: «Где-нибудь я остановился и жду тебя». Но потом думаю, что «я» – это не обязательно живой человек. Может быть и просто тело.

Радар отходит от скунса и тянет ручку одной из четырех запертых стальных дверей. Мне хочется помолиться за умершего – прочитать отходную по этому скунсу, – но я не умею. Мне его так жаль, и я стыжусь своей радости, что мертв оказался он.

– Она чуть поддается, – кричит Радар. – Идите помогите.