Бумажные крылья

Роне тронул вниманием бутыль за стойкой, готовый при малейшей оплошности Герашана, незнакомого светлого шера или Стрижа открыть портал в таверну, отправить Герашана к шису под хвост (в безопасное место) и заполучить наконец свой материал. Тем временем из-за угла вынырнула дюжина конных гвардейцев. Один из них вел в поводу оседланного мерина.

Шанс на мирное решение конфликта стремительно таял. И что-то подсказывало Роне, что если он ненароком пришибет Герашана – Дайму это не понравится.

Мысленно пообещав капитану приложить все силы, чтобы ему не навредить, Роне наконец пробился в таверну и глянул сквозь зеленое стекло. Глаза тут же обожгло: таверна бурлила светлым колдовством. Ворожил потомок Золотого Дракона: не вырожденец вроде Клайво, а настоящий, полный сил бард. На миг зажмурившись, Роне глубоко вздохнул и снова нырнул в пламя враждебной стихии, вгляделся в ее источник – и проклял собственную осторожность. Бардом оказался убийца. Никакого постороннего шера в зале не было, лишь полдюжины мастеровых, менестрелька с та-думом, Стриж и его песня, рвущая и перекручивающая реальность.

Вот это удача! Воплощенный – и к тому же светлый шер! Это тело определенно подойдет для Ману!

Захлопнувшейся двери и упавшего засова мальчишка не заметил, полностью погруженный в собственную музыку.

«Пой, птичка, пой! – усмехнулся Роне, пробиваясь сквозь его тоску и мечты. – Глухарь мой жирный».

Золотой эфир жег, выталкивал прочь, но Роне скользил вдоль потоков, словно отравленная игла. Он не думал уже ни о Герашане у дверей таверны, ни о семью екаями драном Дюбрайне, который продолжает его игнорировать.

Дичь пахла так вкусно, что утерпеть было невозможно. Последний рывок, набросить сеть, спеленать, пока мальчишка ничего не понял – и нырнуть вместе с ним в портал до башни Рассвета!

Вспышка зеленого света ослепила Роне за мгновение до того, как он прошел в портал, скрутила и вывернула наизнанку, разметав клоками по нестабильному пространству. В панике Роне пытался схватиться хоть за что-нибудь, подпитать утекающую жизнь хоть чем-то – и сумел уцепить какие-то тусклые огоньки, выпить их, вымостить чужими силами узенькую тропинку над Бездной…

Держась за эту соломинку, он проваливался в тягучее болото боли, зловонное и жгучее, полное голодных пиявок – они грызли кожу, внутренности, пили его мозг и растворяли кости. Над болотом безумствовал зеленый фонарь, заливая расплавленным оловом глаза, раздирая воем уши. Через вечность или две глаза сгорели, барабанные перепонки лопнули – и на Роне снизошла благословенная, безмолвная тьма.

– …дыши, ворона ты щипанная, – прошелестела тьма.

Дуновение прохлады, вода в израненное и пересохшее горло…

– …вот так, осторожно, не торопись… да дыши же, Ястребы не сдаются!

Легкие разрываются, вместо тишины – сотни безумных дятлов клюют темя, шелестят крылья все новых голодных тварей… нет, не крылья – бумаги. Приговор. За убийство капитана МБ – эшафот, свист кнута, ослепительная боль – и драгоценная волшебная кровь из открывшихся ран стекает в колбы… А где-то рядом светлый шер укоризненно хмурится: ты разочаровал меня, мой темный шер. Ты никому не нужен, ты проклят, твое место в Бездне… Он не слышит, как Роне зовет его: Дайм, мой свет, пощади, помоги мне, я не хотел, я никогда не хотел причинить тебе боль, я бы отдал тебе свое сердце, но у меня больше нет сердца… Дайм!.. Прошу тебя!..

«Сдохни, проклятая тварь!» – бросает ему в лицо Дайм, но почему-то голос не его, а давным-давно забытый, вырванный и стертый из памяти, ненавистный голос того, кто бы старшим учеником Паука. Раньше, до Дубины. Того, кого Дубина убил собственными руками. И вот снова – он насмехается над бессильным мальчишкой, заставляет его наслаждаться болью и унижением, просить еще, пресмыкаться – и ненавидеть себя, грязную тварь, не годную ни на что, кроме как отдать жалкие крохи силы тому, кто действительно достоин, кто может взять…

Свист кнута.

Боль.

Вина.

Он, только он сам виноват – не смог, не достоин, не уберег…

Поток холодной воды в лицо вырвал Роне из бредового сна. Задыхаясь и отплевываясь, он подскочил – то есть попытался подскочить. Новая вспышка боли заставила его зажмуриться. Теперь он садился очень медленно и осторожно, стараясь меньше тревожить снова открывшиеся раны. Из вертикального разреза на груди капало нечто липкое и вязкое, больше похожее на смолу, чем на кровь.

Артефактное сердце размеренно сокращалось.

Внутри выла голодная пустота.

Но, по крайней мере, теперь Роне сознавал, где находится и что произошло. От понимания собственных глупых ошибок хотелось провалиться обратно в Ургаш.

Как бабка была права, называя Роне дубиной! Не признать Драконьей крови, гоняться за куклой и доверять МБ может только полная бездарность. Говорила бабка, голова нужна или думать, или получать шишки, третьего не дано. И, если судить по той дряни, которая сейчас у него вместо сердца и крови, думать Рональд шер Бастерхази не умеет вообще!