Бумажный дворец

Его плита маленькая, усеянная дряблыми опавшими лепестками – изначально светло-розовыми, но гниющими и становящимися коричневыми. Над могилой растет цветущий кизил, бросая на нее тень и древесный мусор. Рядом возвышается большой гранитный обелиск с удобной приступкой, на которую можно сесть; земля вокруг него поросла густой зеленой травой. Кто-то недавно оставил букет свежих цветов. Я сдвигаю цветы в сторону и сажусь на холодный камень. Анна терпеть не могла травянистые могилы. «На них больше травы, потому что в земле больше червей. Подумай об этом». Но вместо этого я думаю о пикниках, которые мы с Анной устраивали в детстве, когда навещали бабушку с дедушкой. Как сидели на холодном мраморе на могиле самоубийцы и играли в наши бумажные куклы. Мои были неуклюжими схематичными человечками, похожими на луковицу, с круглыми ногами и простыми лицами. У Анны же они всегда выглядели словно из журнала: девочки с волосами, как у Сьюзен Дей, мальчики с каштановой шевелюрой. Бесконечный гардероб миниатюрной одежды: бикини, свитера и тельняшки, джинсы-клеш и фиолетовые сабо, килт с крохотными булавками. Наш потаенный плоский мир – мы делали вид, что этот мир принадлежит нам, когда сидели на печальной могиле и ели сэндвичи с маслом и ветчиной на белом хлебе, глядя через кладбище на дом наших дедушки с бабушкой на холме и на поля с жующими коровами за ним.

Я встаю, отряхиваю юбку сзади и иду к могиле Конрада. На ней всего несколько чахлых травинок. Анна бы порадовалась. Надгробие совсем простое. Всего лишь имя и даты: 1964–1983. Ему было всего восемнадцать, когда он погиб. Глупый мальчишка, который грезил о том, чтобы стать Халком Хоганом, любил маму сильнее, чем она его, и желал отцовского одобрения. Как бы он обрадовался, если бы мог видеть, в какое отчаяние пришел Лео, как разваливался на куски после его смерти, тогда бы он понял, что отец по-настоящему любил его. Я пытаюсь представить, как Конрад подтягивается на двери в своей комнате, ругается с Анной, читает комиксы на ступеньках своего домика, его уродливый махровый халат. Что угодно. Но вижу только его лицо, белое от ужаса, умоляющее, в тот момент, когда Джонас сел рядом со мной в лодке и остановил мою руку. Внезапное осознание в его глазах перед тем, как волны засосали его под воду. Я вспоминаю каждый выбор, который сделала, а потом провела свою жизнь, прячась от последствий. Выбор, который мы с Джонасом сделали в тот ветреный день. Выбор, который сделала, когда решила сохранить секрет Конрада в тайне от мамы: если бы у меня тогда хватило смелости рассказать ей – позволить ее жизни разрушиться вместо моей, – Конрад все еще был бы жив. Не только его мечты погибли. Глупые, глупые дети. Конрад все разрушил. Джонас все разрушил. Я все разрушила.

Я ложусь на могилу Конрада, приближаю губы к земле и, хотя знаю, что он никогда меня не услышит, разговариваю с ним. «Ты этого не заслужил. Ты совершил ужасный поступок, – говорю я. – Но я сделала еще хуже». Я рассказываю ему о том, какую цену заплатила, надеясь, что она мне зачтется, хотя понимаю, что бремя тайны – ничто по сравнению с бременем земли над ним. Рассказываю ему о Питере, о детях. И впервые за почти тридцать пять лет плачу о нем.

Питер сидит, сгорбившись, в баре отеля и пьет что-то янтарное со льдом. Я с порога вижу, что у него был тяжелый день. Знаю, что он ждет, когда я вернусь, чтобы рассказать мне об этом и облегчить душу. Но все, чего мне хочется, это подняться в номер и заползти под одеяло, прячась от него, от себя. Я пячусь, но тут он поворачивается и видит меня.

– Мемфис – отвратительный городишко, – выдает он, когда я выдвигаю табурет рядом с ним. – И здесь нельзя курить в баре.

– Что ты пьешь? – спрашиваю я, беря его бокал и делая глоток. – Ром? Странный выбор. Все нормально? Устало выглядишь.

– Я весь день разговаривал с мертвыми. Неудивительно, что в городе так плохо с экономикой. Эти люди потеряли волю к действию из-за бедности и насилия. Так трагично. Я брал интервью у школьного учителя, у которого за один этот год были убиты трое учеников. Дети. Как на войне, только еще более бессмысленно. А как твой день?

– Тоже разговаривала с мертвыми.

Питер залпом осушает бокал и делает знак бармену.

– Ходила на кладбище?

– Да.

– И как?

– Странно было видеть его могилу спустя столько лет. – Я вспоминаю надгробие, на котором уже оставило свой след время, и мои слезы, орошающие голую землю. – Мне не сразу удалось ее найти. В моих воспоминаниях он был похоронен на вершине холма. Но на самом деле могила оказалась в низине. Все, что я на самом деле помню, это то, что на кладбище было очень грязно и Анна жаловалась, что у нее завиваются волосы, и отказывалась произносить молитву вместе со всеми.

– Как это на нее похоже.

– Мать Конрада за все время не сказала никому из нас ни слова. Даже маме. А моя сводная сестра Розмари постоянно цеплялась за нее – маленькое бледное призрачное создание.

– Они все еще живут здесь?

– Понятия не имею. Мы никогда их больше не видели. Лео бросил маму через несколько месяцев после смерти Конрада.