Бумажный дворец

Квартира была бы божественной, если бы ее не обставляла мать Питера, которая выбрала для интерьера строгие бархатные диваны с львиными лапами вместо ножек и обои с охотничьими собаками, держащими в пасти мертвую дичь. Питер даже завесил одну особенно жуткую сцену убийства Братца Кролика плакатом с рок-группой «Клэш» и набросил ковры на спинки кресел. Но я все еще чувствую, как его мать шпионит за мной глазами сурового предка, чей портрет висит над нашей кроватью. Юная американская подружка приемлема только в том случае, если в конце уберется в свою ужасную страну.

В такие дни, как сегодня, когда Питер на работе, а я одна дома брожу по комнатам и ему арахисовую пасту прямо из банки, безуспешно пытаясь дописать дипломную работу, я чувствую, как она смотрит на меня со всех стен и потолков, как будто обмазала их своим неодобрением. Если бы только она знала, как права.

В конце нашей улицы есть маленький паб с оптимистичной уличной верандой для солнечных дней. За ним раскинулся огромный парк Хэмпстед – Хит с дикими лугами и лесом прямо в центре города. Деревья здесь узловатые, друидические, их корни простираются вокруг, точно пальцы, слепо шарящие в поисках прошлого, которое они еще помнят. Между ними ведут узкие тропинки, теряющиеся в глубоких лощинах с жирной, плодородной землей, гниющими деревьями и густыми зарослями, скрывающими лисьи норы и мужчин, бродящих тут в темноте в надежде на минет.

Обычно после обеда я гуляю по парку, чтобы проветрить мозг, после того как несколько часов сидела, уставившись в печатную машинку. Сегодня я собиралась пройти длинным маршрутом от холма до Кенвуд-хауса, но дождь припустил сильнее, затопляя мир, поэтому я свернула к дому, срезав путь наискосок через луг, мимо мужского пляжа на берегу общественного пруда.

У воды стоят двое старичков в одинаковых голубых резиновых шапочках и мешковатых плавках, дождь стучит им по спинам, их белая, похожая на гофрированную бумагу кожа кажется прозрачной. Я вижу их почти каждый день. Очень по-британски – получать удовольствие от выполнения обязанности, поддерживать свое гражданское право в холодном непривлекательном пруду посреди общественного парка только потому, что можешь. Именно по этой причине мать Питера всегда идет через огород соседей и фермерский свинарник, разгоняя гусей и уток, когда перелезает через деревянный турникет: в Британии существует право прохода, и удовольствие оттого, что законно вторгаешься на чужую территорию, перевешивает удобство окольного пути.

Торопливо шагая мимо пруда, я вижу, как старички натужно плывут, синхронно загребая руками, их ярко-голубые шапочки – черепашьи головы посреди серого моря. Вода, должно быть, ледяная.

Я уже почти выхожу из парка, когда позади меня раздается крик. Женщина с маленькой собачкой вопит, размахивая руками. Мужчина на другой стороне луга слышит ее и бросается на помощь, но я ближе и подбегаю первой.

– Он тонет! – кричит женщина, лихорадочно тыча в пруд. – Я не умею плавать!

На поверхности воды видна только одна синяя голова.

– Он был там, – показывает она. – Он был прямо там, звал на помощь. Я не умею плавать.

– Звоните в службу спасения! – кричу я.

Не успев осознать, что я делаю, я оказываюсь на берегу, сбрасываю кеды, оставляю дождевик с тяжелым свитером где-то на земле позади. Вода теплее, чем я ожидала, свежее. Через шесть быстрых гребков я оказываюсь рядом со старичком. Он болтается в воде, дрожа от потрясения. Его полный ужаса взгляд осматривает поверхность воды в поисках следов друга.

– Это был наш третий круг, – говорит он. – Мы всегда делаем шесть кругов.

– Вылезайте на берег, – приказываю я.

Я ныряю и вглядываюсь в подводный полумрак в поисках выделяющегося пятнышка цвета. Выныриваю, чтобы вдохнуть воздуха, и снова погружаюсь, на этот раз глубже, до самого поросшего камышом дна. Впереди мелькает что-то голубое.

Бригада скорой помощи появляется, когда я добираюсь до берега, задыхаясь под весом обмякшего тела старичка. Двое фельдшеров заходят в воду, чтобы вытащить меня, но я отмахиваюсь от них.

– Спасите его, – выдыхаю я. – Пожалуйста, спасите его.

Его друг стоит, дрожа, на маленьком деревянном причале. Женщина накинула на него свое пальто. Мы смотрим, как фельдшеры колотят старичка по поникшей белой груди, вдувают в него воздух. Я затаиваю дыхание в ожидании того, когда он выкашляет воду и его глаза удивленно распахнутся, как будто он только что выплюнул живую лягушку. Его голубая резиновая шапочка колышется на мутном мелководье.

* * *

Когда я захожу домой, Питер уже лежит на неудобном диване и читает книгу. Должно быть, он только что вернулся, потому что в пепельнице всего один окурок и над его кружкой еще поднимается пар. Я стою босиком на пороге, и бегущая с меня вода собирается в лужу на коврике.

– Ты попала под дождь, – говорит Питер, откладывая книгу. – Разожгу огонь.

Я не могу шевельнуться, мое сердце кажется мне мокрым и тяжелым.

– Иди сюда, – зовет Питер, подходя ко мне и смачно целуя, – давай вытащим тебя из мокрой одежды.

– В пруду утонул старик.

– Только что?