Бумажный дворец

После похорон мы идем через дорогу и вверх по крутому подъему к дому. Дождь стих, но деревья в саду – яблони и сливы – все еще льют слезы в высокую траву под их ветвями, сгибающимися под тяжестью несобранных плодов.

Я оставляю Анну с Питером в гостиной, где они мешают себе коктейли, обсуждая последнее дело, над которым работает Анна. Она устроилась адвокатом в престижную юридическую фирму в Лос-Анджелесе. «Я бы предпочла, чтобы ты занималась чем-нибудь творческим, но, наверное, хорошо, что ты нашла, как извлечь пользу из своей ужасной привычки спорить по любому поводу», – таково было мамино поздравление, когда Анна позвонила ей рассказать, что она получила работу. Я иду по коридору к нашей бывшей спальне рядом с кухней. Здесь все в точности так же, как и всегда: наши одинаковые односпальные кровати заправлены, наши любимые детские книжки все еще стоят на полке, в красной жестянке из-под табака лежат огрызки мелков. Я знаю, что если пойду в гостевой туалет и пошарю на верхней полке над унитазом, то найду пачку сигарет с ментолом, спрятанных там, где, как ей казалось, их никто не найдет. За что я больше всего люблю свою бабушку – наряду со всеми ее замечательными качествами, конечно, – так это за то, что в ее доме никогда ничего не меняется. Тот же чудесный запах лимонного дерева, те же бутылочки с имбирным элем, заготовленные в глубине холодильника на жаркий день. В лавандовой шкатулке на ее туалетном столике до сих пор хранится серебряный наперсток, который подарила ей мать в детстве.

Я открываю комод в нашей комнате. Пусть все остается папе с его сукой, мне плевать. Они и так все заберут. Пусть Анна сражается с ними за кровать под пологом и «Великого Гэтсби» в первой редакции. Есть только одна вещь, которую я хочу сохранить. Я роюсь в пыльной стопке настольных игр: старая коробка со «Скраблом», китайские шашки. Игра «Жизнь». Моя рука ищет коробочку с бумажными куклами, которые вырезали мы с Анной. Но ее там нет. Я достаю все из комода и бросаю в кучу на пол. Заглядываю в шкаф, под кровать. Пусто.

Анна разговаривает по телефону в столовой.

– Нет-нет. Продолжай ехать тем же маршрутом, мимо Полинга, – доносится до меня, когда я прохожу мимо. Ее новый парень Джереми только что прилетел из Лос-Анджелеса. – И не торопись. Дороги мокрые, и ты все равно уже пропустил похороны.

Скорбящие в гостиной с бокалами в руках поедают крекеры и сыр бри. Папа сидит один на диване, уставившись в пустоту. На его начищенной до блеска черной кожаной туфле засохло пятнышко грязи. Он выглядит растерянным, словно ждет, что его мать вот-вот выйдет из кухни в переднике с тарелкой сахарного печенья.

– Папа, – сажусь я рядом с ним. – Я ищу латунную коробочку, которая лежала в комоде у нас в комнате. Последний раз, когда я заглядывала, она была там. Не знаешь, куда бабушка могла ее положить?

– Бумажные куклы? – спрашивает он.

– Да, – отвечаю я. – Я везде обыскалась.

– Мэри приезжала сюда с племянницей несколько недель назад. Племяннице они понравились. Мэри сказала, что она может их забрать.

Я встаю.

– Пожалуй, мне пора. Чем скорее все выйдут из дома, тем быстрее вы сможете его продать.

Я тянусь к книжному шкафу позади него и снимаю драгоценного дедушкиного «Великого Гэтсби» в первой редакции с полки у него за головой.

– Это я забираю для Анны.

Питер везет нас домой, слишком резко поворачивая на мокром асфальте. Дальний свет наших фар прорезает путь в темноте дождливой ночи. Деревья колышутся по обеим сторонам впереди нас, точно огромные темные марионетки. Радио выключено. Я закрываю глаза. Прислушиваюсь к тихому шороху дворников на лобовом стекле. Не могу говорить. Не могу даже плакать. Нас заносит на крутом повороте, но Питер выравнивает машину и жмет на газ. Я не прошу его ехать помедленнее. Я благодарна за то, что он увеличивает расстояние между моим прошлым и настоящим.

– Ненавижу его, – наконец произношу я.

– Тогда я тоже его ненавижу. – Питер убирает руку с руля и обнимает меня за плечи. – Ну-ка иди сюда, – говорит он, прижимая меня к себе.

Машина слегка виляет, но мне все равно.

25

1994 год. Апрель, Нью-Йорк

Я отодвигаюсь на стуле от стола и потягиваюсь. Такое ощущение, что я проверяла студенческие работы часов десять. Я беру телефон и звоню Питеру в редакцию.

Он отвечает после первого же гудка:

– Привет, красотка. Скучал по тебе.

– Хорошо, скоро ты меня увидишь. На сегодня с меня хватит. Лучше застрелюсь, чем прочту еще одно банальное эссе на тему «Колетт и феминизм» или «Апология гомосексуальности у Жида». Хочешь, я заеду за тобой и поедем вместе?

– Мне еще нужно закончить статью. Лучше встретимся прямо там, а то вдруг у меня случится ступор.

– Пусть не случается. Терпеть не могу такие мероприятия. Толпы паразитов от искусства, притворяющихся, что король не голый.

Родители Питера прилетают в Нью-Йорк на открытие биеннале Уитни, и мы должны там с ними встретиться.

Я слышу, как он закуривает.

– То, что лично тебе не нравится концептуальное искусство, не означает, что весь остальной мир неправ.

– Три слова: Майкл, Джексон, шимпанзе.